Вячеслав Воронов - Скальпель

— Как не понимаю, прекрасно понимаю. Да не волнуйтесь вы так! Мы все сделаем, что нужно, будем искать… и найдем! Заявление-то напишите, оставьте ваши телефоны, и можете идти. Кстати, если он будет еще звонить, то постарайтесь выяснить побольше посторонних факторов… какие-нибудь шумы, может, шум идущего поезда, самолета, автострада… в общем, вы поняли — чтобы можно было определить хотя бы примерное место, откуда звонят. И, конечно, сразу же сообщите нам.

Со стоном облегчения он уселся за стол, налил из графина в стакан воды и предложил мне. Я отказался, хотя в горле у меня пересохло.

— Жарко сегодня, — словно оправдываясь, обронил следователь и жадно, крупными глотками, двигая кадыком, словно поршнем, выпил полстакана.

— Я завтра вам позвоню, — глухо произнес я. Двигаясь медленно, как в прострации, я поднялся, подсел к столу, и написал под диктовку заявление. Я не мог так быстро решить, как реагировать на то, что услышал за дверью. Зло взглянув на следователя и едва выдавив из себя слова прощания, я вышел из кабинета.

Домой я ехал невнимательно, и пару разу чуть не устроил ДТП. Мужик с тройным подбородком, сидевший за рулем нового «Мицубиси», выпучив в неподдельном гневе глаза, наорал на меня матом. Другой, на видавшем виды «Форде», показал средний палец, перед этим долго, словно глухому, посигналив. Я никому ничего не ответил. Бессилие настолько овладело мною, что, чувствуя себя больше не в состоянии вести машину, я свернул в ближайший переулок и остановился возле вагончика, в котором продавали источавших соблазнительный запах копченых кур. Просидев минут десять, безрезультатно пытаясь собраться с мыслями, я завёл машину и поехал дальше.

Добравшись, наконец, домой, я с остервенением снял брюки и рубашку (но не бросил их, а все же сложил), облачился в домашние шорты и умылся. Как только я вышел из ванной, раздался телефонный звонок. Я вздрогнул — мне подумалось, что звонит тот, злой демон, и он уже знает о моей вылазке в полицию, хотя меня предупреждали не ездить. Я тотчас упрекнул себя в малодушии, но чувство бессилия не покинуло меня. С дрожью в руке, упав в кресло, я взял трубку, хорошо слыша, как сердце набирает обороты.

Это была жена.

— Ну, как ты? — буднично спросила она.

— Нормально.

Я не знал — говорить ей или нет. Если говорить — то как бы сделать это помягче. Я представил, какая у нее может быть истерика. Тут я вспомнил, что меня предупреждали поменьше болтать язиком.

— Как Руслан?

— Ничего, нормально.

«Говорить или нет?»

— Ты с работы уже пришел? Такая жара сегодня, не ходи больше, отдохни.

— С чего бы это я не ходил на работу?

Рука моя, сжимавшая мобильник, повлажнела от пота. Мне показалось, что сейчас телефон выскользнет из ладони, как мокрый угорь.

— Маме плохо. Давление высокое, и сердце болит. Она почти не поднимается с постели. Хочет вас видеть, Руслана. Можете приехать? Завтра, может быть?

— У меня работа… Почему ты его сразу не забрала?

Последнюю фразу я произнёс со злобой, словно жена была виновата в произошедшем. Тотчас все обиды на нее ожили в моем растревоженном сердце. Я вспомнил ее вечно недовольное лицо, когда разговор заходил об одежде, косметике, мебели. Яркий блеск, чего бы это ни касалось, превалировал в её предпочтениях; ей всегда не хватало денег. Временами она спекулировала интимной близостью, хотя делала это тонко, неявно — подводила меня к мысли о необходимости что-то купить. В эти минуты она была настоящей артисткой, прирождённой искусительницей. Игриво, шаг за шагом, сдавала она позиции, допуская меня к горячему лону, почти всегда добиваясь своего.

— Что ты злишься? Забрала — не забрала…

Я решил, что говорить ей ничего не буду, и почувствовал облегчение. Вслед за облегчением пришла мысль, что молчанием я, возможно, все лишь усугубляю. Но тот, телефонный злодей, запретил мне говорить, и это давало повод избежать тяжелой сцены, или хотя бы отложить ее. Коротко и холодно попрощавшись, я отключился и опустил телефон на журнальный столик. Положил я его медленно и осторожно, словно предчувствуя, что лежать ему там недолго, и откинулся на спинку кресла, попытавшись расслабиться.

Я подумал о теще, лежавшей с гипертоническим кризом и сердечной недостаточностью, в своем сельском доме в тридцати километрах от города. В глубине души мне всегда было почти наплевать на ее здоровье, но сейчас это равнодушие вызвало у меня лёгкий укол совести. Она была добра к Руслану, всегда пыталась помочь, хотя ее понимание помощи редко совпадало с моим. Ее навязчивость вызывала у меня лишь раздражение.