Ирина Левит - Двойка по поведению

– Да, я терплю! – налилась гневом Рогова. – Я понимаю, что вам нужен дополнительный заработок! Но я не намерена мириться с появлением в гимназии всяких непонятных личностей, обвешанных сломанными чайниками!

– Вы преувеличиваете, – позволил себе усмешку Качарин.

– В каком смысле?

– В смысле количества чайников.

– Демонстрируете чувство юмора? – тоже позволила себе усмешку, причем весьма ядовитую, Рогова, и Качарин вдруг почувствовал, что устал. От ее вида, от ее тона, от всего этого короткого противного разговора.

Он понимал, чего директриса боится, и не испытывал никакого сочувствия – ни к ней самой, ни к Галине Антоновне Пироговой, противной, в сущности, бабе, которую терпеть не могла подавляющая часть ее учеников.

– Меня не было вчера вечером в школе, и у меня не было никаких посторонних клиентов, – сказал Андрей Васильевич. – И никому из них Пирогова не нужна.

– Я очень надеюсь, – сдержанно произнесла Рогова, – что ваших клиентов в обозримом будущем и не будет. Пока идет следствие, никто из нас не вправе допустить ни одного сомнительного действия. В конце концов, вы работаете здесь пятнадцать лет, и вам не может быть безразлична репутация нашей гимназии.

«Ваша личная репутация! – брезгливо подумал Качарин. – Плевать я на нее хотел!»

Только в кабинете Кира Анатольевна позволила себе «расслабить лицо», выплеснув злость.

Уже много лет она знала за собой эту особенность: в печали и радости, разочаровании и воодушевлении, при самых разных наигранных и вполне естественных эмоциях ее округлое холеное лицо розовело, глаза блестели, а губы наливались соком. Но только искренняя злость портила лицо начисто. Оно покрывалось сизыми разводами, глаза западали и тускнели, вокруг рта образовывались кривые морщины.

В злости Кира Анатольевна мгновенно старела и дурнела, а потому позволяла себе подобные чувства обычно только наедине с самой собой.

Качарин ее обозлил. Вроде бы ничего сверхъестественного не было в их разговоре. По крайней мере, ничего такого, чтобы выходило за всякие рамки. Но ощущение у Роговой осталось, будто этот мужик оплевал ее со всех сторон, да еще платок предложил утереться.

Какая изощренная наглость!

Она еще тогда, девять лет назад, когда стала директором, поняла, что с этим человеком работать ей будет трудно. Хотя, казалось бы, кто он такой? Учитель труда! Самый ненужный из педагогов! В глубине души Кира Анатольевна никак не могла уразуметь, зачем мальчикам из Двадцатой гимназии строгать доски, сколачивать табуретки, точить какие-то детали и заниматься прочей ерундой, пригодной для профтехучилища, но никак не для «продвинутого» учебного заведения, где каждый год вызревали победители всевозможных олимпиад, научно-практических конференций, конкурсов и интеллектуальных игр. Понятно еще с «Домоводством» – почти любой девочке пригодится умение печь торты, вязать на спицах и хоть немного шить на машинке. Но кому нужны самодельные табуретки? Да никому! Однако школьная программа требовала «трудового обучения», и с этим приходилось мириться.

Мириться с Качариным было гораздо сложнее. Обычно сама Кира Анатольевна устанавливала с подчиненными нужную дистанцию, а тут эту самую дистанцию установил Качарин. С директором держался холодно, отстраненно, без малейших намеков на почтение и приличествующее внимание, при этом был всегда корректен, но как-то так, что Роговой всегда казалось, будто в душе он над ней насмехается.

По-хорошему от него следовало избавиться с самого начала. Но, во-первых, Кира Анатольевна прекрасно понимала, что Двадцатая гимназия – это устоявшийся коллектив с традициями и репутацией, где любые «революции», всякие там «танцы с саблями» чреваты серьезными осложнениями. А во-вторых, у нее не было ни малейшего повода увольнять учителя труда. Ни дети, ни родители, ни педагоги на него никогда не жаловались, учебную программу он выполнял образцово, спиртным не баловался, трудовую дисциплину не нарушал. Это ж вам не какая-нибудь частная школа, где хочу – принимаю на работу, а хочу – пинком под зад. Это муниципальная гимназия, и здесь все должно быть по правилам и по законам.

При этом Качарин умудрился поставить себя в положение человека вроде бы почти незаметного, но совершенно незаменимого. В большом школьном хозяйстве регулярно что-то ломалось, выходило из строя, и только Качарин мог все наладить быстро и качественно. Любая другая наемная рабсила, к которой пыталась время от времени прибегнуть директор, не выдерживала никакого сравнения, зато деньги тянула и нервы выматывала.