Антон Мищенко - Счастье безумца

– Хоть от компота не откажетесь? – предприняла мама последнюю попытку благодарности, – Холодный, из сливы.

– Да? – Михаил вскинул брови, – От компота не откажусь.

Получив кружку компота, он за один присест осушил ее и аккуратно вытер рот краем рукава.

– Спасибо, – поблагодарил он и потянулся к дверной ручке, – Ну мне правда пора уже. Вы это, повнимательнее впредь.

– Вам спасибо, – ответила мама и, закрыв за ним дверь, прислонилась к ней спиной и пробормотала, – Ну надо же, паспорт выпал.

Я прошел в комнату, окна которой выходили на двор, и глянул вниз. Наш визитер вышел из подъезда, сел в старенький "опель кадет" и уехал, оставив следы на грязном дворовом асфальте. Я почему-то обратил внимание на номера, старые еще, с иркутским "ир" в конце, вместо тридцать восьмого региона.

– Мам, а ты пасполт потеляла, а дядя плинес? – полюбопытствовала Машка, у которой часто за одним вопросом следовали еще с десяток.

– Принес, Маша, принес. Через "р", – поправила ее мама, – Ты ведь умеешь, не ленись.

– Принес, – исправилась Машка, тщательно проговорив нужную букву.

– Дядя порядочный, – сказала мама, – Странно даже, откуда такие у нас-то в городе.

– Пор-р-рядочный, – протянула Машка и, схватив одну из моих машинок, умчалась в комнату со звуком "р-р-р-р".

Случай и впрямь был неординарный, и я бы еще долго мусолил его в голове, если бы не мои собственные заморочки, вытеснявшие все остальные мысли. К тому же, мне снова хотелось что-нибудь поджечь, и я часами чиркал спички о коробок, глядя, как тонкие палочки, одна за другой, сгорают, под конец обжигая кончики моих пальцев. Но это не помогало, а сарай, полыхающий таким прекрасным, гудящим, умиротворяющим пламенем, постоянно стоял у меня перед глазами. Это выливалось в нервозность, плохое настроение и постоянный уход в себя. Порой маме приходилось по несколько раз окликать меня, прежде чем я мог ее услышать.

Посреди недели, когда я шел в школу, меня привлекла толпа людей, окруживших что-то, чадящее густым черным дымом, вздымающимся вверх. Подтянув ранец за лямки, чтобы не болтался, я побежал в сторону скопления людей, и вскоре передо мной открылась картина свежего происшествия. Посреди дороги, лежа вверх колесами, полыхал "ниссан". Его я уже видел прежде, ездили на нем типичные братки, да и сама машина была довольно дорогой для большинства людей. В стороне от машины лежали два тела, их уже успели накрыть плащами, а неподалеку милицейская "шестерка", которая при ближайшем рассмотрении оказалась испещрена пулевыми отверстиями.

Через минуту к месту происшествия подъехали еще два милицейских "уаза", и новоприбывшие менты принялись активно оттеснять любопытных, подобравшихся слишком близко к горящему автомобилю. Вскоре подъехал "рафик" скорой помощи; как оказалось, один из ментов был ранен в перестрелке; а следом за "скорой" и пожарный "зил", тот самый, что приезжал тушить сарай. Я знал это наверняка, поскольку в сосногорской пожарной части было только два автомобиля – этот и автолестница.

Но до того, как горящую машину принялись тушить, я неотрывно глядел на нее, борясь с противоречивыми чувствами. С одной стороны, это был огонь, такой, каким я его люблю – неистовый, шумный, всепоглощающий, но чего-то в нем не хватало. И вскоре я понял, чего именно. Это был не мой огонь. Не я его создал, и между ним и мной не было той связи, которую я жаждал испытывать. И когда в пламя ударила тугая струя из пожарного шланга, я не почувствовал сожаления по поводу того, что огонь стал стремительно угасать. Однако осознание новой стороны моей тяги к огню породило конкретное желание – сжечь автомобиль. И желание это было столь же навязчивым, как и тогда с сараем.

– Эй, пацан! – окликнули меня, и я вернулся в эту реальность.

Я повернулся на голос и увидел милиционера, строго глядящего на меня.

– Ты так уставился, будто это твоих рук дело, – сказал он, не отводя взгляда.

– Нет, я просто…, – заоправдывался было я.

– Хватит ворон считать, – отрезал тот, – Бегом в школу, а то в обезьяну закрою.

Стоит ли говорить, что в тот день я был настолько поглощен своими мыслями, что отсутствовал на всех уроках. Точнее присутствовал, мое тело сидело за партой, его можно было толкнуть, окликнуть, бросить в него смятой бумажкой, но разумом я был далеко. В итоге домой я принес две пары и замечание о невнимательности, записанное в дневник красной жирной ручкой.

– По русскому? – недоумевала мама, пока я смотрел в кружку с чаем, – У тебя же четыре-пять по русскому. Откуда двойка?