Сергей Хелемендик - Группа захвата

– Ты выйдешь или нет? – спросил Волчанов. – У нас все готово.

– Выхожу! – как можно тверже сказал я. Вместе с дедушкой Гришей мы вытащили учителя из горницы и положили за печкой. Учитель стонал, но был в сознании.

– Его надо перевязать! – зачем-то сказал я. Из фильмов о войне я знал, что раненых непременно перевязывают.

– Отдайте винтовку! – шепотом потребовал дедушка Гриша.

– Не отдам… Давайте спустим его в погреб! И вы там останетесь с ним вместе. Возьмите тряпки, воду, как только загорится – дышите в мокрые тряпки…

– Иди ты… – злобно прошипел дедушка Гриша. – Отдай винтовку! – он вцепился в приклад и тянул к себе.

В это время раздался треск. Ломились в заваленную нами дверь. Я легко вырвал у старика винтовку и вскочил на печь. Занавески скрывали меня со стороны окон, зато дверь, в которую ломились, была в нескольких шагах. Из окон ударил луч фары-искателя. Он осветил мертвым белым светом комнату и нашу баррикаду, я увидел, как подпрыгивает на месте приставленный к двери гардероб. Я дернулся стрелять в фару, но сообразил, что свет сейчас нужен скорее мне, чем им. Кроме того, обнаружив меня на печке, они могли сразу сделать из меня решето.

Дедушка Гриша лежал на полу рядом с учителем и что-то говорил мне, но я не разобрал слов. Опрокинулся набок гардероб, затрещали доски, отлетела в сторону тумбочка, и дверь распахнулась настежь. Я прижался щекой к холодному прикладу и замер. Над нашей поверженной баррикадой появилась голова Николая Волчанова. Меня он не видел – свет фары бил ему в глаза. Он злобно кривил толстые губы и тянул перед собой руку с пистолетом. Я взял его голову на мушку, закрыл глаза и нажал на курок.

Грохот оглушил меня. Когда я открыл глаза, то увидел: во лбу Николая Волчанова словно что-то провалилось, а сам он ужасающе оскалился и выкатил глаза. Черная кровь вперемежку с мозгом текла по его лицу.

Он попробовал поднять руки, словно желая потереть ушибленное место, и рухнул. Я передернул затвор и ощутил мгновенный приступ тошноты…

Из-за двери раздалась истошная ругань, и высунулся на миг Волчанов-младший. Я не успел прицелиться и поэтому стрелять не стал. Геннадий Волчанов снова выглянул, увидел ствол моей винтовки и спрятался за косяк. Я снова не стал стрелять, хотя теперь имел серьезные шансы попасть. Появление Геннадия Волчанова почему-то успокоило меня. То, что дом штурмовал он, а не люди в милицейской форме, показалось мне добрым знаком. Этот бледный подросток, такой хилый, что я без труда мог убить его голыми руками, не вызывал у меня страха. Я перевел дыхание и позвал дедушку Гришу:

– Дедушка… – прошептал я. – Я Кольку Волчанова срезал! Вы слышите?

– Видел! – откликнулся он. – Рихард Давидович сознание потерял… Патроны берегите! Всего два осталось…

– Знаю! – я свесился вниз посмотреть на учителя, но в это время из окон ударили пистолетные выстрелы. Я почувствовал сильный удар в левое плечо и прижался к лежанке печи. Они продолжали стрелять, пули попадали в печь, вгрызались в потолок. Мое плечо стало наливаться незнакомой странной тяжестью, но сильной боли я не чувствовал.

Геннадий Волчанов завозился по ту сторону баррикады, и я выстрелил на звук. Выстрел винтовки звучал куда более впечатляюще, чем пистолетные хлопки, и давал много дыма. Я быстро передернул затвор и ждал Возня за баррикадой прекратилась, я ощутил прилив радости, поверив, что попал снова. Но Геннадий Волчанов внезапно возник совсем рядом в полный рост с пистолетом в руке и безобразно перекошенным ртом. Я нажал на курок и услышал сухой щелчок.

– Осечка…

Это было мое последнее слово. У него в руке вспыхнуло пламя, и я почувствовал страшный удар в грудь. Больше я ничего не помню. Лучшая в мире винтовка дала осечку в самый важный, решающий миг…

Первый раз я пришел в себя в больнице областного центра. Это осталось у меня в памяти как страшный сон – тупая, мучительная боль в груди, жар и ненасытная жажда. Я хотел только пить. Я просил воды и пил, пил, и вода эта не давала облегчения. В памяти осталось лицо Лени. Он о чем-то спрашивал, но смысл слов не достигал моего сознания.

Когда я пришел в сознание второй раз, то увидел много врачей. Они переговаривались, выстроившись полукругом. А потом появилась жена и, встретившись со мной глазами, радостно вскрикнула. Она сидела у моей постели, пока я не заснул. Я помню ее слезы, помню, как осторожно она целовала мою руку. Я тогда еще не понимал, почему она плачет, что со мной, почему я здесь и откуда эта странная, ни на что не похожая тяжесть в спине и груди.