Геннадий Гусев - Захват

– Ну что, все, кому положено, готовы пожертвовать своей честью, чтобы стать «черпаками», а?! – громко с ухмылкой сказал один из них. – Тогда давайте, сержанты, начинайте.

Замкомвзвода вышли из строя и по списку начали вызывать военнослужащих, отслуживших на это время один год. Они выходили на середину перед своим взводом, спускали до колен штаны и ложились на табуретку. Затем к ним подходили по очереди дембеля и с силой солдатским ремнём оттягивали их двенадцать раз по мягкому месту. После чего вновь крещённый таким образом «черпак» говорил спасибо «дедушке» и становился в строй. Когда очередь дошла до Бориса Черного, он не вышел, а остался стоять в строю. Его фамилию повторили. Рота замерла. Однако результат был тот же. Младший сержант, стоявший в первой шеренге во главе своего отделения, не шелохнулся.

– Интересно, кто тут самый борзый у нас? – подошёл к нему дембель, который должен был совершить перевод.

Борис молчал. Лицо его побледнело, кулаки сжались.

– Что, Крот (фамилия Кротов) , не везёт тебе? Даже «слона» в «черпаки» перевести не можешь, – засмеялись дембеля. Тут же робкий смех волной пробежал по всему строю. – Смотри, над тобой даже «духи» (новобранцы) смеются.

От этих слов лицо Кротова налилось кровью:

– Да я тебя, гада, убью… – разбрызгивая в стороны слюну, он с яростью бросился на Бориса, схватив его за грудки.

Ростом Кротов был значительно ниже младшего сержанта, но плотнее. Все молча ждали исхода разыгравшейся на глазах сцены, понимая, что теперь Боре крепко достанется. Могут действительно убить парня или сделать калекой. Но тут произо-шло нечто невообразимое. В то время, как лица их сблизились, младший сержант резким выпадом вперёд нанёс страшный удар лбом в область переносицы Крота. Удар был настолько сильным и неожиданным, что последний, теряя равновесие, отпустил обмундирование Бориса, пошатнулся назад и, падая на пол с поворотом на правый бок, виском задел острый угол табуретки. Тут же из сломанного носа и пробитого черепа Кротова хлынула кровь. Тело разом обмякло.

Вся рота, в том числе и мгновенно протрезвевшие дембеля, не веря своим глазам, некоторое время в оцепенении смотрели на лежавшего, судорожно вздрагивающего сослуживца. На то, как вокруг него, быстро увеличиваясь в размерах, расплывается лужа тёмной крови.

Но вот один из старослужащих раньше всех пришёл в себя, подскочил к лежащему солдату. Начал тормошить его, выкрикивая разные слова, но тот не подавал признаков жизни.

Послали в санчасть за дежурным фельдшером и дежурным офицером. Те быстро прибыли, однако медик констатировал мгновенную смерть. Вот так просто: раз – и человека не стало. Бориса тут же арестовали и отправили на гарнизонную гауптвахту. Затем военный трибунал. Ему дали минимально возможный срок – три года. С этого момента жизнь его резко изменилась, кардинально повернув в сторону. Новая среда, новые учителя, новые правила выживания. А как там его семья, он уже и не задумывался об этом. Да разве у зека, вора может быть семья?

Вторая ходка у него была серьёзная. Тут уж делать нечего, спалился на конкретном деле. Получил «семёрку», но по полной отсидел лишь «пятёрку». Мало сказать – тяжело на зоне, это всё равно, что ничего не сказать, а особенно в «красной», ему и там пришлось побывать. Но не сломали, выжил, заматерел, отделался лишь шрамом на лице. Вот с той поры и получил кликуху Шрам. Впрочем, ему она подходит.

Но первое тюремное заключение, первая зона запомнились ему навсегда. Там его сломали, превратили в совершенно другого человека – вора, преступника. Тюрьма – не воспитательное учреждение, там нет места нравственным ценностям: морали, нравственности, честности, благородству. Отнюдь. Это зона, пристанище жестокости, насилия и цинизма.

Там его и подобных ему держали в бараках словно стадо баранов в хлеву, заставляя работать, терпеть унижения от вертухаев (надсмотрщик) и самих воров, находясь в процессе постоянной борьбы за выживание. А ещё карцер, многочасовые переклички, серость, холод, лай сторожевых собак, колючая проволока, сводящий с ума жёлтый дежурный и фонарный свет.

Сейчас, надевая чистое бельё, принесённое Стёпкой, он ощутил настоящее блаженство, лёгкость в теле, а в голове странным образом вспомнились слова песни Высоцкого, один из куплетов которой он хорошо помнил:

В лагерях – не жизнь, а темень-тьмущая: Кругом майданщики, кругом домушники, Кругом ужасное к нам отношение