Владимир Машошин - Урфин. Захват

«Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир,

а душе своей повредит? Или какой выкуп

даст человек за душу свою?»

Мф. 16:26

Со всех сторон притаилась густая зимняя темнота, холодный ветер колючими льдинками царапал лицо, зло рвал полы шинели, пронизывал насквозь.

Коренастый, похожий на бульдога, майор упрямо шагал вперед. Невесёлые мысли, словно конвоиры на этапе, подталкивали его и торопили. Ещё недавно ему жали руку, поздравляли с назначением и вот ЧП, нет, хуже, – катастрофа! Майора бросило в жар, ледяная капля проползла по шее, и скатилась между лопатками.

Плохо, очень плохо начинался 1950-й год.

«Если не справлюсь мне конец! В лучшем случае десять лет за подрывную деятельность, а если справлюсь?.. Действовать быстро!..» – начальник особого лагеря «Горный» лихорадочно соображал.

Рядом, пригнувшись, будто голодный шакал, метался худенький лейтенант. В шапке-ушанке, шинели и валенках он, то забегал вперёд, то вновь отставал. Под ногами лейтенанта звонко хрустел снег, изо рта валил пар.

– Я не виноват, как сообщили тут же к вам. Дед виноват, он мне сразу не понравился. Но я и подумать не мог… Это же надо придумать!.. Отказаться от работы!!

– Сколько простой? – майор пытался перекричать вой ветра.

– Уже час, второй пойдёт.

Губы майора сжались, ноздри раздулись, глаза слезились и щурились от встречного ветра.

Вдалеке, среди темноты наполненной снежной пылью, показалось тусклое пятно прожектора, а еще через пару шагов из серой мглы выплыли очертания ворот.

Лейтенант, косолапо переваливаясь, побежал к воротам, майор зло поглядел вслед.

«Подсидеть вздумал?..»

– Что стали?! Начальник идёт, открыть, живо! – послышался хриплый голос лейтенанта.

Два вохровца поспешно закинули автоматы за спину и, скрипя железными створками, лагерная пасть распахнулась.

Лаготделение стоит «на ушах», кто не ушёл на общие работы уже в курсе – пятый барак отказывается работать. Как начальство выкрутится?

Не всё коту масленица, вохровцы смотрят злорадно.

«Быстрее! Быстрее! Каждая минута задержки грозит бедой. Может бегом? Нет, пусть лейтенант бегает», – майор шел быстро, но с достоинством.

У пятого барака шесть человек: один курит, двое держат автоматы, трое еле сдерживают собак. Крупные овчарки рвутся, с клыков брызгает слюна, громкий лай мешается со свирепым рычанием.

При появлении начальника оцепление расступилось.

– Я распорядился окружить барак, – суетился лейтенант, – чтобы зараза не распространилась. Это немыслимо, прям подрыв советской власти, просто какой-то… мятеж!!

Майор, прозванный «Ухватом», потому что по паспорту Ухватов Сергей Кириллович и потому, что скор на расправу, задержался у входа.

Задубевшие от холода пальцы медленно расстёгивали шинель, металлические пуговицы не слушались.

Наконец края шинели разошлись и захлопали на ветру, легкие до краев наполнились морозным воздухом, майор решительно дёрнул барачную дверь.

Потревоженный уличным ветром барачный смрад колыхнулся, в нос майору ударил запах немытых тел и экскрементов, он поморщился и, пытаясь привыкнуть к сумраку, прищурился.

Зэки занимали дальний конец длинного, как туннель, барака, будто испуганные овцы они сбились в кучу и жались друг к другу.

Перед ними, переступая с ноги на ногу и отчаянно жестикулируя, выступал старик.

– …Братия, – кричал дед, – близко время нашего освобождения! Господь! Господь говорит мне, что умрёт вампир, и расточатся врата, и падут решётки! Новый царь взойдёт на престол российский, и он дарует свободу узникам, и накажет мучителей!..

Майор видел, как блестели глаза заключенных, как удивлённо приоткрылись рты, и как десятки рук до белых костяшек стиснули шапки. Зэки слушали. И в этот момент им, конечно, не было дела до вонючего барака, до злобного лая собак, до автоматчиков и даже до самого Ухвата. Им казалось, что они люди, что счастье близко, только протяни руку и возьми, вот она – свобода!

Майор подошел ближе, его пальцы легли на кобуру.

– …Не дайте же, братия, замучить вас непосильной работой! Близок день освобождения, близко торжество справедливости! Я вижу…

– Брешешь, ничего ты не видишь, – резко прервал старика майор.

Направленный к небу указательный палец оратора застыл.

Испуганные взоры слушателей устремились к начальнику, глаза, теряя счастливый блеск, потемнели, автоматчики за спиной майора напряглись.