Людмила Горелик - Золотой идол викингов

«Знаем мы ваш центр! – думала она. – Заднепровье, небось! Берлога какая-нибудь…»

Она все еще надеялась, что обмен по каким-либо причинам не подойдет. Уж очень не хотелось уезжать.

– Сейчас… – Незнакомец порылся в кармане и достал тетрадный листок. – Вот тут адрес жена записала.

– Улица Ленина, дом три… – прочитала Вера Ильинична и не поверила своим глазам. – Кажется, я жила там рядом… В детстве… – сказала она этому незнакомому человеку.

Говорить не надо было, наверное. Но от неожиданности Лопухова потеряла самоконтроль.

– Наш дом был номер один, это рядом, а какой же третий, я плохо сейчас представляю. Надо съездить посмотреть.

На майские праздники Вера отправилась в Смоленск.

Первое мая в том девяносто первом году еще отмечалось, хотя как-то вяло.

Лопухову легко отпустили с демонстрации, выезжала она 29 апреля. Две подруги провожали ее на вокзал.

Весна была ранняя, солнечная, теплая, пахло зелеными листочками и нежной весенней сыростью.

Смоленск встретил осенним дождем, холодом. А Верочка приехала в легком плаще.

Все было мрачным, никаких зеленых листиков деревья даже не обещали. Молча гнули под дождем и ветром черные ветви.

«Нет, не надо переезжать», – подумала Вера Ильинична.

Под влиянием погоды воспоминания нахлынули не очень приятные.

Свои детские годы Вера любила, вспоминала их с радостью и даже умилением, но после окончания института начались многолетние поиски работы, чувство собственной ненужности…

Нет, ничего веселого в ее смоленской молодости не было.

Вот и сейчас ей сразу стало холодно. Кроме дождя, никто ее на вокзале не встречал.

Вера и не ждала: сестра и ее муж на работе, племянники учатся.

Доехала на трамвае, взяла ключ, как было договорено, у соседей…

Вечером, конечно, велось много разговоров.

Верочка была откровенна: сказала, что насчет переезда сомневается.

И Надя, и племянники, и Надин муж Саша были Верочке рады, однако, чувствуя ее настроение, переезжать не уговаривали: смотри сама, как тебе лучше.

На другой день, проводив родственников на работу или учебу, Вера надела Надину теплую куртку и отправилась смотреть квартиру.

Дом оказался не рядом, а тот же! Как-то перетасовались номера, и этот бывший некогда номером первым дом стал номером третьим! В этом доме она жила с двух до четырнадцати лет… Необыкновенное время!

Вера была впечатлительная и хорошо помнила те детские годы. Семнадцатиметровая комната, где они жили впятером с 1950 по 1963 год, до сих пор часто ей снилась.

На покрашенной бежевой краской двери прибита планка, там висят на гвоздях пальто и шапки всех домочадцев – как дверь выдерживает? Стены покрыты нежно-салатового цвета известкой и украшены серебряным «накатом», имитирующим обои. По правой стене впритык друг к другу теснятся: кровать тети Мани, диван, на котором вечерами, стряхивая сигаретный пепел мимо стоящей на столе пепельницы, сидит и курит обложенный газетами и книгами папа, а ночью спит маленькая Верочка, огромный буфет, загораживающий почти всегда сырой, с проступающей кое-где плесенью угол (этаж последний, крыша здесь протекает). Затем высокое узкое окно, и по другой стене кровать родителей, шифоньер с зеркалом, кровать сестры, узкая этажерка с книгами в углу. Квадратный стол посередине: за ним и обедают, и уроки делают. Стол покрыт пестрой клеенкой со светлыми вытертыми пятнами (это пролившиеся чернила оттирали содой), три стула и продавленный диван теснятся вокруг…

Очкастый молодой человек, двоюродный племянник хозяина квартиры, встречает ее на углу.

Тот же подъезд!

– Нам на третий этаж, – говорит юноша.

Тонкая болезненная иголочка колет в сердце Веры: «Неужели?!»

Лестница та же: крутая и длинная (здесь высокие потолки), заплеванная, с чугунной витой решеткой перил, с въевшейся в деревянные поручни грязью.

– К сожалению, у дяди все окна выходят во двор, – продолжает рассказывать парень.

И иголочка в сердце отпускает, одновременно с облегчением и болью: окно комнаты Лопуховых выходило на улицу.

Сестры Лопуховы, Надя и Вера, любили смотреть в окно, особенно в мае, когда улица Ленина оживала. К началу шестидесятых ее сделали пешеходной, и по вечерам на эту улицу выходила почти вся молодежь города. Сотни пар ног шаркали по асфальту, слышался звонкий девичий смех, выкрики…

Надины одноклассники махали снизу руками, кричали ей что-то в окно, она отвечала, сильно высовываясь за раму… Мама ругала ее за это.