Валерий Ковалев - Мертвая голова

– Еще чуть-чуть, давай, – поощряет его начальник, держа в руке разматывающуюся бухту.

Добравшись до тела и погрузившись по колено, оперативник захлестывает его ноги петлей и, отмахиваясь от комаров, возвращается назад. – Тяните.

Начальник с криминалистом тянут, – раздается громкое «чмок», утопленник оказывается на пляже. Он довольно свежий (бывало похуже) и почти не пахнет.

Видимых повреждений на теле нет, а от чего наступила смерть, установят судмедэксперты.

Спустя еще час, завершив осмотр и отпустив дядьков, мы перекуриваем в стороне, ожидая машину для доставки. Кругом уже вечерние сумерки, на небе фиолет, от воды тянет прохладой.

Наконец где-то вверху слышен гул мотора, потом хлопают дверцы, и на пляже появляется Цуприк, со свертком брезента подмышкой, в сопровождении небритого мужика, в шоферском комбинезоне.

– Отловил токо этого, на «захаре», – кивает участковый на него. – Увэчэри с грузовиками у нас в селе напряженка.

– Так он же бухой! – подойдя к небритому вплотную, восклицает криминалист.

– Ни в коим рази, – отрицательно вертит головой шофер, а потом валится на песок и засыпает.

– Ну, и что прикажешь теперь делать? – обращается к Цуприку начальник

– Покы будэмо грузить, проспиться, – уверенно заявляет Николай. – А назавтра я з ным розбэруся.

– Ну-ну, – говорит Пролыгин. – Разбирайся.

Вслед за этим рядом с телом расстилается брезент, на него помещается усопший, и опергруппа, кряхтя, тащит его по тропинке к «ЗИСу».

Далее открывается задний борт, груз помещается в кузов, и пока мы восстанавливаем дыхание, Цуприк отправляется за шофером.

Отсутствует минут десять, возвращается один и сообщает – убиг гад! (немая сцена).

– Да, давно со мной такого не было, – первым нарушает ее Пролыгин. – Кто умеет водить грузовик? (обводит всех взглядом).

– Я могу, – отвечает Дюсов. – Рулил на таком в армии. Правда, давно было.

– Значит тебе и карты в руки, – заводи.

После этого Леша лезет в кабину грузовика, запускает двигатель, а потом высовывается и кричит,– у него света нету!

Следует вторая немая сцена, – прерываемая непечатными выражениями.

На дворе уже стоит ночь, в небе мигают звезды, грунтовка впереди едва просматривается.

Решаем ехать цугом. Впереди и сзади наши «Уаз» с мотоциклом (для подсветки), грузовик посередине.

На трассу выбираемся почти час, переваливаясь на рытвинах с колдобинами. Останавливаемся на взгорке.

Вдалеке мерцает огоньками хат село, за Донцом цокает соловей, звонко и дробно.

Здесь Цуприк передает мне объяснительные гидрологов из планшетки, а затем предлагает «повэчэрять».

– А у тебя есть? – недоверчиво косится на него Пролыгин.

– Эгэ ж, – отвечает Николай.– Узяв вдома, когда отлавливал грузовик.

– Хоть что-то хорошее, – довольно изрекает Дюсов.

Далее мы все подходим к «Ирбиту», из люльки которого участковый попеременно вынимает пластиковую канистру с водой и плетенную из лозы корзину, обвязанную чистой холстиной.

Пока все моют руки, он накрывает «поляну».

На расстеленном у мотоцикла полотне, в свете фар, возникают изрядный шмат сала, крупные огурцы с помидорами, десяток яиц и кирпич хлеба. Последней извлекается солдатская, в чехле фляга, а к ней два граненых стакана.

Когда мы завершаем омовение, все готово.

Усаживаемся вокруг, Толя берет в руку флягу, отвинчивает колпачок, нюхает.

– Хлебная?

– Ага, житня, – кивает Цуприк. – Чиста як слеза. Рекомендую.

Пролыгин набулькивает себе и мне по четверти стакана, молча выпиваем. Когда круг завершается, и все утоляют первый голод,– повторяем.

– Ну, прям, как на пленэре, – высосав очередное яйцо, довольно щурится криминалист.

– А шо цэ таке? – вскидывает брови Цуприк.

– Ну, типа, отдых на природе, – разъясняет Дюсов.

Прикончив все, что было на «столе», закуриваем и слушаем соловья. Тот теперь разливает трели.

– Гарно спивае мужик, – говорит Цуприк.

– А почему мужик? – не понимаю я.

– Соловьихи, Николаич, не спивають, – поднимает он вверх палец. – Точно знаю.

Затем мы прощаемся с Николаем, его мотоцикл стрекочет к селу, а опергруппа грузится в машины.

Впереди «Уаз», за ним грузовик, катят по пустынной трассе.

Лопухнулись

Было это в то время, когда страна жила за «железным занавесом» и не знала европейских ценностей.

Бизнес тогда назывался спекуляцией и карался лишением свободы, а за самогоноварение можно было получить три года.