Том Лоу: Двадцать четвертая буква

И тут жертва кивнула, закашлялась, повернула голову и шагнула назад.

Тогда снайпер прицелился в грудь и спустил курок. Сэм Спеллинг рухнул, как марионетка с обрезанными нитками. Пуля испачкала стену частицами легких и мышц. По белому граниту поползли, блестя под лучами утреннего солнца, алые струйки крови.

Сэм Спеллинг знал: однажды он отправится в ад. Но не знал, что этот день наступит сегодня. Персонал больницы скорой помощи заштопал пулевое ранение в грудь, выровнял неустойчивый пульс и закачал в Спеллинга тонну всякой химии. Потом его приковали к каталке и задернули занавеску.

Сэм пытался сосредоточиться на подвесном потолке. Сконцентрироваться на маленьких отверстиях. Они казались крошечными черными звездами на сплошь белом небе. Он не мог припомнить, когда последний раз спал под звездами. Или просто смотрел на звезды.

Кардиомонитор попискивал. Все медленнее и медленнее.

«Да где же они?»

Сэм ощущал пульсацию в груди, тошноту в желудке, желчь в горле. Он источал медицинские запахи меди и серы. Черные звездочки мутнели. Звук монитора походил на стук клавиш расстроенного пианино. Сердце Спеллинга пыталось запустить жизнь и догнать упущенное время.

«Никто не должен слышать собственную смерть! Где они? Хоть кто-нибудь!»

Во рту был такой вкус, будто кто-то затушил бычок об его язык. На плоскую подушку лился пот.

«Лучше подушек в камере!» Мышцы шеи завязало узлом.

Сейчас боль шла из груди через левое плечо и вниз, по руке. Спеллинг попытался поднять голову и посмотреть, стоит ли еще охранник за занавеской. Монитор продолжал пищать. «Чертовски громко».

«Почему же они не слышат? Кто-нибудь!»

Комнату затянула чернота, а потом Сэму Спеллингу все стало неважно, потому что он был уже не тут. Черный водоворот захватил его и всосал через широкое горло слива в клоаку абсолютной тьмы.

Когда медсестра отдернула занавеску, она даже не поняла, что Сэм Спеллинг еще жив.

Отец Джон Каллахан никак не мог к этому привыкнуть. Отправление последних обрядов нелегко дается человеку, который в свои пятьдесят семь способен из центра поля загнать мяч точно в ворота. Каллахан по натуре был бойцом. Со смертью нужно сражаться, а молодой человек должен сражаться с ней изо всех сил. И никогда не признавать поражение. Людям просто нужно время, чтобы разобраться.

Отец Каллахан – румяное лицо с тяжелым сильным подбородком и глазами оттенка молодой листвы – размышлял об этом, идя под дождем. Он перешагнул через кабели, идущие от телефургона, и вошел в больницу скорой помощи. Внутри он заметил четырех полицейских – один пил кофе, остальные заполняли отчеты. Мужчина в штатском, афроамериканец, стоял в углу и разговаривал с одним из полицейских. Каллахан решил, что это детектив. Блондинка-телерепортер подкрашивала губы розовым блеском.

Священник сложил и застегнул зонт. Усталая медсестра оторвала взгляд от стола и посмотрела на отца Каллахана.

– Скверный денек, – сказал он.

Медсестра кивнула и обвела взглядом забитый людьми вестибюль.

– Да еще репортеры толкутся.

– А чего им надо?

– Сегодня утром застрелили заключенного. Прямо на ступенях суда. Он должен был давать показания по тому большому делу о наркотиках.

Отец Каллахан кивнул.

– Как Николь Саторини? Ее привезли раньше? Лобовое столкновение. Я слышал, она в реанимации. Семья с ней?

Медсестра глубоко вздохнула.

– Отец, мне очень жаль. Она умерла. По-моему, семья недавно ушла из больницы.

Сэм Спеллинг ухватился за белый халат врача, как утопающий за спасательный круг.

– Все хорошо, – сказал врач, придерживая Спеллинга за руку. – Вам нужно отдохнуть. Ложитесь обратно. Мы заново запустили вам сердце.

Охранник из Управления исполнения наказаний заглянул за занавеску, но врач покачал головой и опустил руку Спеллинга на каталку. Потом взглянул на монитор и произнес:

– Давление девяносто на пятьдесят. Пульс тридцать девять. Ставьте следующую капельницу.

Медсестра кивнула и приступила к делу.

Спеллинг приподнял голову. Тюремный охранник стоял у самой кровати и наблюдал за процедурами. Сложением он напоминал полузащитника, крепкий лоб, нос расплющен и в шрамах. Спеллинг посмотрел ему за спину. У сестринского поста стоял мужчина в черном костюме. На мужчине был воротничок священника. Спеллинг моргнул, из глаз потекли слезы. Он улыбнулся, потрескавшиеся губы дрогнули, левая щека искривилась.