Виктория Платова - Тингль-Тангль

– …Переживаю. Да.

– Не волнуйся. Я всегда буду рядом с ней.

Странно, но этот парень вовсе не выглядит влюбленным в Ваську, а уж Мика знает, как должны выглядеть влюбленные: один бедолага Ральф чего стоит!.. А впрочем, откуда Мике знать, как вообще выглядят влюбленные промышленные альпинисты, и влюбленные таксидермисты, и те, кто работал на бойне? С Ральфом все более или менее понятно – блеклый фашик, немчура поганая, готовая шлепнуться в благоговейный обморок от одного запаха пирога с капустой и грибами, томящегося в духовом шкафу.

Ни одной татуировки на бледной коже Ральфа нет.

Вот если бы поменять их местами – Ральфа и этого парня…

Нет.

Нет-нет-нет.

Мика совсем так не думает, Мика совсем этого не хочет (думает, хочет!) сделать Ваську счастливой – разве не о подобной перспективе мечтала Мика всю свою жизнь?…

Она совершенно не помнит, о чем мечтала всю свою жизнь.

Вот черт.

– Ты действительно любишь ее? – Прежде, чем произносить это, Мике не мешало бы позаботиться об акцентах – чтобы вопрос не казался откровенно двусмысленным.

А он кажется. Вот черт.

– Какой ответ тебя устроит больше?.. Он еще издевается, сукин сын!

Определенно – издевается. Вот и ящерицы с богомолами – они, наконец, оставили в покое его глаза, переползли ниже и уже здесь разделились: богомолы выскакивают через ноздри, а ящерицы просачиваются сквозь губы: один за другим, одна за другой.

Их конечная цель – Мика.

Мика знает это. Она чувствует, что все эти твари через секунду-другую оккупируют ее тело, – но не предпринимает никаких попыток, чтобы им помешать.

Готово. Есть.

Ощущения не кажутся особенно неприятными; так, легкое покалывание в сердце, легкое жжение в животе или чуть ниже – и еще голова.

Мика испытывает что-то похожее на головокружение. С высоты этого головокружения ящерицы и богомолы вовсе не так страшны и совсем не омерзительны; милашки, по-другому не скажешь. Сучат лапками – вот и колет. Трещат крыльями – вот и жжет. Чертовы твари перемалывают Микины внутренности, как лед в шейкере, взбивают микину кровь, как яичные желтки в миксере… Мика, прочитавшая тысячу книг, смутно догадывается о причинах столь необычных тектонических сдвигов в ее организме – подумать об этом означало бы обречь себя на никому не нужные душевные страдания. Куда уж ей тягаться с Васькой – смуглой, дерзкой, сексуальной. Или лучше сказать – сексапильной? Мика до сих пор путается в понятиях.

К тому же Васька моложе ее на десять безнадежных лет.

– В любом случае я рада за свою сестру. – Правдоподобно ли ее вранье?

Мику нисколько это не волнует.

– Правда?

– Конечно. Хотя наши отношения не назовешь безоблачными…

– Я знаю.

– Надеюсь, с твоим появлением что-то изменится. И потом… Она говорила тебе о квартире?

– О какой квартире?

– Об этой. О нашей.

– Что-то такое было, но в подробности я не вникал.

– Она хочет разменять ее, но я – против.

– Это разумно.

Кофе давно выпит, о бутерброде с тунцом никто больше не вспоминает. Странные волны внизу живота мешают Мике сосредоточиться: разумно менять квартиру или разумно оставить всё, как есть?

– Я хотел сказать, что лишиться такой квартиры было бы неправильным шагом.

– Значит, ты на моей стороне?

– …она большая. Удобная. – Кажется, этот парень совсем не слышит Мику, а разговаривает сам с собой. – В ней чувствуется что-то…

– Мистическое, – подсказывает Мика. – Как и в любой старой петербургской квартире.

– Может быть. Не-ет, менять ее нельзя. Есть уйма других способов решить вопрос.

– Например?

– Например? Убить.

– Кого? – Микино горло мгновенно пересыхает, притом что волны внизу усиливаются и накатывают одна за одной. Без передышки.

– Ее или тебя. Оставшаяся и получит эту замечательную жилплощадь в безраздельное пользование. И ничего разменивать не придется.

Лицо этого парня безмятежно, в суженных азиатских глазах (с тех пор, как ящерицы и богомолы перебрались к Мике) нет ничего, кроме пустоты.

– Это шутка? – недоверчиво спрашивает Мика.

– Почти. Но на твоем месте я бы задумался.

– О чем?

– О том, что я сказал.

Мысли о Шаброле и о провинциальном поместье в духе Шаброля вовсе не были такими уж случайными и немотивированными – теперь Мика убедилась в этом окончательно. Возможно, этот парень и выглядит чересчур экзотично, но все остальное – в пределах нормы. Кинематографической, снятой широкоугольником, нормы: край стола больше не невинен – он так и ждет, чтобы кто-то (Мика или Васька) со всей дури стукнулся о него виском. Консервный нож больше не банален – он так и ждет, чтобы кто-то (Мика или Васька) со всей дури пропорол им внутренности. Даже на простенький деревянный молоток для отбивки мяса нельзя положиться: несколько сильных ударов по затылку (Микиному или Васькиному), и перелом основания черепа обеспечен.