Станислав Лем - Насморк

Мне стало жарко. Ведь я должен был остаться, чтобы впутаться в это дело — если было во что впутываться! Для этого я сюда и приехал! Дьявольщина! Все яростнее я убеждал себя в том, что она на самом деле потеряла сознание, и все меньше был в этом уверен. Не только в этом. Ведь не оставляют вот так торговый павильон, это же почти универмаг. Хотя бы кассир должен находиться на своем месте. А касса пустовала. Правда, весь павильон просматривался из кафе, что за котлованом. Но кто мог знать, что я загляну в него? Никто на свете. Значит, это не могло быть провокацией. Мне уготовлена была участь анонимной жертвы? Чьей же? Все — и продавцы, и кассир, и девушка — в заговоре? Это уже отдавало фантастикой. Значит, обыкновенное стечение обстоятельств. Я твердил себе это не переставая. Адамс-то доехал до Рима благополучно. И к тому же один. Ну а другие? Вдруг я вспомнил о клюшке для гольфа в «опеле». Милосердный боже, ведь такие клюшки…

Я решил, что надо взять себя в руки, даже если начинаю делать глупости. Как скверный, но упрямый актер, я снова и снова возвращался к неудавшейся роли. На следующей заправке, не выходя из машины, попросил камеру. Смазливый брюнет в спецовке бросил взгляд на колеса: у вас бескамерные шины. Но мне нужна камера! Я платил, глядя на автостраду, чтобы не прозевать «крайслер», но его что-то не было. Проехав миль десять, я сменил исправное колесо на запасное. Сменил, потому что именно здесь его сменил Адамс. Присев на корточки у домкрата, почувствовал, что зной еще усилился. Несмазанный домкрат скрипел, невидимые реактивные самолеты разрывали небо над моей головой, и эти громовые раскаты напомнили мне судовую артиллерию, прикрывавшую Нормандский плацдарм. Почему вспомнилось это? Я был в Европе и после того, но уже в качестве официального экспоната, правда, второго класса, как дублер, иначе говоря, почти фиктивный участник марсианского проекта. Европа демонстрировала нам свой достойный фасад.

Только сейчас я узнавал ее — если не лучше, то хоть без парадного блеска — провонявшие мочой переулки Неаполя, кошмарные проститутки, гостиница, еще отмеченная звездочками в путеводителях, но уже ветшающая, окруженная лавчонками торговцев, кинотеатр, демонстрирующий порнофильмы, которые раньше невозможно было представить себе рядом с таким отелем. Может, и не это. Главное, может, правы те, кто говорит, что Европа разлагается с головы, сверху?

Металлическая обшивка кузова и инструмент обжигали. Я вымыл руки жидким кремом, вытер бумажными платками и сел в автомобиль. Долго открывал бутылку швепса, так как перочинный нож куда-то запропастился, наконец принялся тянуть горьковатую жидкость, думая о Рэнди, который где-то на трассе слышит, как я пью. Заголовник успел нагреться на солнце и тоже обжигал. Кожа на шее болела. Асфальт у самого горизонта вспыхнул металлическим блеском, словно там была вода. Неужели молния? Да, загремело. Наверно, и раньше уже гремело, но все звуки заглушал непрестанный гул автострады. Сейчас гром перекрыл этот гул, всколыхнув небо с золотистыми еще облаками, но это золото над горами уже заволакивала спекшаяся желчь туч.

Указатели объявили: Фрозиноне. Пот струился по спине, словно кто-то перышком водил между лопатками, а буря, по-итальянски театральная, вместо того, чтобы взяться за дело, стращала громом без капли дождя. Но седые, как осенний дым, гривы все же потянулись над полями, и я, входя в широкий вираж, увидел даже место, где косо повисшая мгла притягивала тучу к автостраде. С облегчением заметил блеск первых больших капель на ветровом стекле. Внезапно дождь хлынул как из ведра.

На ветровом стекле разыгралось истинное побоище, так что «дворники» я включил не сразу. Когда они соскребли тела насекомых, я выключил их и съехал на обочину. Здесь мне предстояло провести почти целый час. Дождь шел волнами, барабаня по крыше, идущие мимо машины тащили за собой мутные полосы искрящейся воды, а я, опустив стекло, глубоко дышал. Лило на колени. Я зажег сигарету, пряча ее в ладони, чтобы не намокла, но она оказалась неприятной, ментоловой. Проехал «крайслер» металлического цвета, но вода так шпарила по стеклам, что я не разглядел — тот ли. Сумерки сгущались. Молнии и словно скрежет разрываемой на куски жести. Скуки ради я считал мгновения от вспышки до грома, автострада же продолжала гудеть — ничто не в силах было остановить движение.

Часовая стрелка миновала семерку — пора. Вздохнув, я выбрался из машины. Холодный душ поначалу был неприятен, но потом сделалось даже весело. Я наклонился над «дворниками», как бы поправляя их и поглядывая на дорогу, но никто не обращал на меня внимания, полиции тоже нигде не было видно. Промокнув до последней нитки, я сел в машину и включил скорость. Буря затихла, сумерки все больше сгущались, за Фрозиноне уже не капало, асфальт высыхал, над лужами на обочинах поднимался белый пар, в который врезался свет фар, пока наконец из-за туч не выглянуло солнце, словно пейзаж перед наступлением темноты решил явить себя в новом блеске.