Марина Серова - Месть под парусами

– Как вам уже известно, я служил на том предприятии начальником караула, – начал свой рассказ Вадим Романович. – В мои обязанности входило в том числе и распределение состава по постам. Был у нас там один пост, который никто не любил. Очень уж он был неприятным. Находился где-то посередине между цехами и складами с готовой продукцией. Пост – это было слишком громкое слово для деревянной постройки площадью в пару квадратных метров, однако он имел стратегически важное значение, поэтому откосить от дежурства там не получилось бы ни у кого. Итак, представьте себе эту старую постройку, окруженную не просто лесопосадкой, а самым настоящим лесом, в которой имелись стол, стул да электрический чайник. Не было даже пульта связи с дежурным постом.

– И что – совсем не было возможности ни с кем связаться? А если бы что-то случилось? – Я от души удивилась.

– Рация, Татьяна. У каждого заступавшего туда бойца имелась полностью заряженная рация. Да и мобильная сеть ловила. Конечно, телефоны на постах как бы запрещались, но в этом случае я сквозь пальцы смотрел на подобное нарушение.

Я кивнула, принимая ответ, а Белых тем временем продолжил:

– Над этой невзрачной постройкой светил единственный в округе фонарь. Висели также две камеры видеонаблюдения, однако одна не работала с незапамятных времен, а у второй, направленной на подъездную дорогу, была слишком большая слепая зона. Представляете себе этот пост? – Вадим Романович вопросительно дернул бровью.

Даже при скупом описании я настолько живо нарисовала в воображении эту картину, что от мрачной атмосферы и сама передернула плечами.

– Вижу, представили, – удовлетворенно проговорил внимательно наблюдавший за мной мужчина. – Тогда я продолжу. Чаще всего дежурство на этом посту назначалось в качестве наказания за провинности, нарушения, в основном за мелкие, никто у нас серьезно не косячил. Рядовой Батюшков в тот раз действительно накосячил – затеял спор со старшим по званию, не удержался и дал тому в морду лица. И если по справедливости, был прав, но внеочередное дежурство на дальнем посту все же схлопотал. Надо уточнить, Татьяна, что менялись посты каждые четыре часа, так уж было изначально заведено. Вот и в этот раз Батюшков, заступив на дежурство в полночь, в четыре утра должен был вызвать по рации дежурный пульт и отчитаться о происшествиях или об их отсутствии за время его дежурства. Но в положенное время он молчал. Когда его самого попытались вызвать по рации, он не ответил. Телефон не отвечал также. Вызвали меня, и вместе с рядовым, который должен был менять Батюшкова, мы отправились на дальний пост.

Я уже догадывалась, что услышу дальше, а Белых, сделав глоток кофе, обхватив ладонями стаканчик, словно таким образом ему было проще держать себя в руках, продолжил свой рассказ:

– Батюшкова мы нашли внутри постройки. Он сидел на полу, неловко завалившись на бок, а на его шею была наброшена неумело сделанная петля из разорванного на полосы полотенца. Сначала мы подумали, что возможность ему помочь была, но как только я тронул его холодную руку, понял, что никакие реанимационные действия его не вернут. Дальше все завертелось как в колесе: внутреннее служебное расследование, комитет солдатских матерей, обвинявших нас в общем, а меня в частности в потворстве дедовщине. И не удалось доказать, что охрана – это не армия, что зубными щетками никто и никого не заставлял туалеты чистить, или что там еще делают. Отсмотрели видео с единственной камеры и не обнаружили ни единого признака чужого присутствия на посту.

Белых сокрушенно покачал головой, а я не могла не спросить:

– Так что же это было, Вадим Романович? Самоубийство?

– Следствие пришло именно к такому выводу, – процедил мужчина.

– А вы не согласны?

– Тут нужно было знать Батюшкова, Татьяна. Улыбчивый, задорный, хулиганистый парень с легким характером. Хоть и задира, но задира справедливый. Такие не вешаются. Такие радуются жизни даже в те моменты, когда, казалось бы, нечему радоваться. Я не верил в его желание самостоятельно уйти из жизни, я настаивал на этом. Даже несмотря на то, что мне самому в то время приходилось тяжко. Была затеяна служебная проверка. Нашлись какие-то мои грехи, о которых я и сам не знал. Мне настоятельно рекомендовали не лезть в это дело. А потом один мой друг, имени которого я, пожалуй, называть не стану, посоветовал мне уйти со службы. Если бы я продолжал вмешиваться в расследование, меня и закрыть могли, понимаете?