Марина Серова: Аромат мести

Я попала на этот концерт случайно. Просто прогуливалась по парку, затем вышла к филармонии и, увидев афишу гастролирующей джаз-группы, купила билет.

Прошлая неделя вымотала меня до предела, поэтому на этот вечер был запланирован отдых во всех его проявлениях.

Побывав в нескольких закусочных и кафе, перепробовав гамбургеров, пицц, жареных цыплят и пирожных, я, оказавшись в филармонии, прежде всего стала интересоваться буфетом, а уж потом всем остальным.

Буфет был. Прохладное шампанское расслабило меня окончательно. Слушать в таком состоянии джаз — что может быть лучше? Вот если бы еще спинки кресел откидывались. Тогда можно было бы из одного кайфа попасть прямо в другой, то есть уснуть часов эдак на несколько.

Но раскладные кровати администрацией филармонии предусмотрены не были, поэтому я, потихоньку икая от выпитого шампанского, изо всех сил старалась не заснуть и хотя бы дождаться начала концерта.

Была середина июля. Мертвое время для города. Все расползлись по дачам или заграницам. Я бы тоже куда-нибудь улетела, если бы не предыдущее дело. Но это уже в прошлом. Теперь надо зализать раны, отдохнуть, а там — время покажет.

Так вот, в середине июля рассчитывать на полные залы не приходится. Может, оно и к лучшему: нет очереди в буфет.

Парочка, сидящая справа от меня, похоже, тоже меньше всего интересовалась джазом. Они сидели, взявшись за руки, и чувствовали только друг друга. Девушка была лет восемнадцати, в прозрачном коротком платье, со светлой косой, перекинутой через плечо. Щеки ее горели, а грудь вздымалась. «Любовь», — подумала я и закрыла глаза. Меня клонило в сон.

Парень чуть повзрослее, но какой-то нежный, во всем светлом, видно, из отличников и благородных. Только таким вот место в филармонии.

Когда на сцену вышли раскрепощенные музыканты и стали изгаляться над какой-то роскошной — явно украденной ими — темой, я впала в транс. Мне было хорошо.

Очнулась я, когда объявили антракт. Зрители высыпали в фойе, где в течение десяти минут должны были смести всю фанту и кремовые пирожные. Это у них ритуал такой.

Во втором отделении от парочки справа осталась только половина: девушки не было. А парень чуть себе шею не свернул, высматривая ее в проходе. Но погас свет — девушка не пришла.

— Что-нибудь случилось? — спросила я, уж больно растерянным выглядел мой сосед.

— Даня куда-то пропала. Девушка, с которой я только что был.

— Вы поссорились?

— Да нет же, выпили по фанте, она сказала, что сейчас придет, а сама исчезла…

— Характер сложный?

— Характер нормальный. Она не способна на такие фортели.

И он ушел.

Во мне проснулся охотничий инстинкт. Кроме того, меня замучила икота. Она так неприлично давала о себе знать, что мне тоже пришлось покинуть зал. Музыкант в клетчатом пиджаке, выколачивающий очередную порцию вариаций из готового рассыпаться на части рояля, как мне показалось, со злостью посмотрел мне в спину. Ну и пусть. Джаз — это прежде всего свобода. А для меня это оказалось свободой перемещения в пространстве.

Я спустилась в полуподвальное помещение, где располагались гардероб и туалеты. Хотела взяться за ручку двери дамской комнаты, как дверь сама открылась, и мне навстречу, чуть не сбив меня с ног, вылетел какой-то мужчина. Я была отброшена в сторону и, потеряв равновесие, даже упала на пол. Быстро поднялась, чтобы двинуть этому нахалу, но его уже не было. Почему-то запахло яблоками.

И только секундой позже, потирая ушибленный локоть, я задала себе вопрос: а что, собственно, делал этот мужик в женском туалете?

…Я вышла оттуда через четверть часа. Мне не требовалось смотреть на себя в зеркало, поскольку я и так знала, что лицо мое белее мела. В сумочке моей лежало нечто завернутое в целлофановый пакет.

Я не была уверена, что он придет. Некоторые на его месте просто дернули бы из города и воспринимали случившееся как страшный сон. Действительно, кто она ему — просто знакомая, девушка, с которой он пару раз, быть может, поцеловался в подъезде или на дискотеке. Безусловно, красивая. У нее светлая коса и, кажется, голубые глаза. Нежная, хрупкая…

Если первый раз я увидела ее в зале филармонии, то последний — в женском туалете, прямо посередине его, лежащей с перерезанным горлом. Ее прозрачное, цвета майских голубых ирисов платье было искромсано и напиталось кровью.