Андрей Троицкий - Капкан на честного лоха

Тот, что в штатском, самый трезвый, усевшись за стол, стал писать бумажки. Прервав осмотр места происшествия, участковый сгонял за понятыми, стариками Засоховыми. Заставил их расписаться в протоколе. Молодой лейтенант все вздыхал, качал головой, наконец, задал волновавший его вопрос Стаднюку:

– Товарищ капитан, а не мог он сам себя, ну, порешить? Может, это самоубийство?

– Хрен его знает, – глубокомысленно ответил Стаднюк и щелкнул пальцем по часам. – Вскрытие, друг мой, покажет. Все покажет.

Петухова вылезла вперед из-за спин понятых.

– Так он же был в ковер закатан, – заявила она. – Под кроватью лежал. Это я его вытащила оттудова.

Стаднюк округлил глаза, нахмурился.

– Что? – вдруг заорал участковый. – Что ты сказала, старая? Ты вообще соображаешь, что мелешь? Или как? Совсем из ума выжила?

Мясистая физиономия Стаднюка налилась кровью, пошла пятнами. Он едва не налетел на старуху с кулаками.

– Какого черта, дура старая, ты наделала? Что ты натворила, безмозглая ведьма? – он передразнил старуху, шепелявя и выставляя вперед нижнюю губу. – Ковер, мать твою. Под кроватью, мать твою, лежал.

Петухова, почувствовала свою вину, испугалась начальственного гнева, багрового лица Стаднюка. Она пожалела, что вставила свое нетактичное замечание. Отступила на прежнюю позицию, вжала голову в плечи. Валентина Николаевна поняла, что на объективное расследование гибели Сергея Сергеевича надеяться нечего. Все спишут на самоубийство или на несчастный случай. Худшие прогнозы Петуховой тут же подтвердились.

– Может ведь и так быть, что бутылкой потерпевший поранил себя по пьяному делу, – объяснил умный лейтенант. – А потом хотел остановить кровотечение. Ну, и закатался в ковер. Потому что ничего другого, кроме ковра, под рукой не было.

– Кстати, мужичок он был сильно выпивающий, – при слове «выпивающий» Стаднюк поморщился, словно сам состоял активистом общества трезвости. – И ко всем своим достижениям трижды судим. Теперь, кажется, завязал. Но как знать, как знать…

– Да, это многое объясняет, – кивнул лейтенант. – Ну, то, что пострадавший бухал, многое объясняет. По пьяному делу не то что в ковер закатаешься…

– Ладно, вскрытие покажет, – подвел итог Стаднюк, нетерпеливо щелкнул себя по горлу, выбив бочковой звук, и сердито глянул на Петухову.

Хорошо хоть она догадалась перенести чемоданы квартирантки на свою половину, да ещё наволочку набила шмотьем и парфюмерией. А то милиционеры объявили бы чемоданы вещественным доказательством или какими-нибудь важными уликами. И уволокли с собой. А там, глядишь, их жены стали щеголять на улицах Ижмы в столичных обновах. А что не в пору, толкнули бы знакомым, родственникам или распродали на базаре.

Допрос хозяйки дома отложили на понедельник, наказав Петуховой явиться в управление внутренних дел, к молодому лейтенанту. Милиционеры вызвали по рации дежурную машину «скорой помощи», отпустили понятых и уехали по своим делам. Валентина Николаевна перекрестилась, хотела выйти из комнаты, бросила последний взгляд на покойника.

Сергеич смотрел в потолок безразличными стеклянными глазами. Корка засохшей крови на лице сделалась совсем черной.

Цыганков, сразу выбрал правильное направление, но дорога в пять километров превратилась в долгое и трудное путешествие. Хляби небесные разверзлись, дождевые струи лились, не переставая, сверкая, как елочная мишура. Суглинок под ногами совсем раскис, стал скользким. Глина липла к ботинкам, ноги сделались тяжелыми и непослушными.

Цыганков несколько раз падал лицом в грязь, вставал и шел дальше. Он добрел до подворья староверов, когда время близилось к ночи. Не выдавая своего присутствия, присел на корточки среди березовых зарослей, стал наблюдать за окошками, освещенными слабым дрожащим светом керосиновой лампы. Кто остался в доме? Не известно. Где Климов и Урманцев? Не понятно.

С другой стороны окна мелькнули чьи-то тени, но на дворе не появилось ни души. Только какой-то мужик вышел на крыльцо, скурив папироску, убрался в дом.

Цыганкову самому мучительно хотелось курить, он вспоминал пачку сигарет, спрятанную во внутреннем кармане, чтобы не промокла, грыз тонкую березовую веточку и сплевывал горькую слюну. Дождевые капли падали на щеки и нос, попадали за ворот куртки. Цыганков вытирал лицо рукавом и шепотом матерился. Сорок минут он смотрел в желтые окна дома, он промок и озяб, терпение иссякло. Цыганков пришел к мысли, что дальше мерзнуть бессмысленно.