Андрей Троицкий - Смерть по вызову

– На всякий случай взял такси и доехал до трех вокзалов, – Ларионов пригладил волосы ладонью. – Потом покрутил по переходам, зашел в универмаг. Если за мной кто и следил, то в универмаге меня точно потерял.

– Ты, как всегда, настороже, бдишь. Приехал, когда пирожковую уже закрыли, только вот буфет работает, – он кивнул головой на мужика в фартуке по другую сторону прилавка.

– Между прочим, вчера вечером в мою квартиру заявился участковый. Сказал, что проверяет квартиры в подъезде, нет ли граждан, проживающих без регистрации. Обнюхал все углы и ушел, явно недовольный. Может, соседи настучали, что у меня подозрительный человек живет. А участковый, как положено, явился с двухнедельным опозданием. Кстати, я взял отпуск на две недели, хочу отдохнуть от всего этого.

Ларионов дожевал резиновый пирожок, полез в куртку и вручил Ирошникову объемистый конверт, перехваченный резинкой.

– Тут все, о чем мы говорили. Паспорт, военный билет, немного денег, железнодорожный билет до Питера на это воскресенье. Так что, разреши тебя поздравить.

– Меня не с чем.

– Как не с чем? Со сменой национальности. Теперь ты еврей по имени Шеваловский Борис Моисеевич. Нравится?

– Вообще-то звучит, – физиономия Ирошникова вытянулась. – Подожди, я сейчас, – он отошел к прилавку, сказал буфетчику, что через десять минут они закругляются, и вернулся к столику с двумя пластиковыми стаканчиками с водкой. – Когда человек немного датый, смену национальности он переносит как-то легче. Почти безболезненно, – он придвинул стаканчик Ларионову, поднял свой. – Завтра я уже привыкну к тому, что я еврей.

Ларионов чокнулся с Ирошниковым и выпил.

– Да, Борис Моисеевич, национальность – это надолго, – кивнул Ларионов. – Сумка там под столом висит, в ней мой свитер, пара рубашек, шлепанцы, спортивный костюм. Стыд хоть прикрыть.

– С вещами у меня не того, не густо вещей.

Ирошников задумчиво посмотрел на буфетчика, решая, взять ли ещё водки, но тот, заметив взгляд посетителя, отрицательно покачал головой и показал пальцем на наручные часы. Буфетчик спешил домой.

– Спасибо тебе за вещи и вообще за все спасибо, – сказал Ирошников. – И отдельно поблагодари своего юриста, твоей бывшей жене повезло с мужем.

– Да, не все адвокаты сволочи, – только дожевав пирожок, Ларионов почувствовал, как устали челюсти. – И не все хорошие люди переехали из Москвы в Питер. И здесь кое-кто остался.

– И последняя просьба, – Ирошников полез за пазуху, вытащил два почтовых конверта, успевших слегка помяться. – Вот в этом распечатанном конверте заявление в прокуратуру. В нем я постарался объяснить собственные действия, изложил версию происшествий и назвал человека, которого подозреваю в убийствах. Другое письмо личное. Передай его Лене Романовой в руки или брось в почтовый ящик. Знаешь, как почта работает, а мне хочется, чтобы письмо дошло.

– А ты ей просто позвонить не мог?

– Телефон у неё несколько дней не отвечает, – сказал Ирошников, кивнул буфетчику, тот в ответ помахал рукой запозднившимся посетителям. – Все, уходим.

Они вышли из пирожковой. Мокрый снег залеплял фары тяжелых грузовиков и легковушек, пересекавших перекресток под мостом. Внизу, на железнодорожных путях, прогудел маневровый локомотив, а через минуту загрохотали вагоны товарного состава.

– Ну, будь здоров.

Ирошников переложил нейлоновую сумку в левую руку, правую пятерню протянул Ларионову.

– Будь здоров, – громко ответил Ларионов, стараясь перекричать шум поезда и автомобильный гул. – Будь здоров, господин Шеваловский, Антон. Вообще, жизнь – это большая хохма.

– Очень большая хохма, – прокричал в ответ Ирошников.

– Знаешь, когда тебе под сорок, нелегко терять друзей.

Вербицкий щелкнул пальцем по дымящейся сигарете. Тесная кухня, освещенная настенной лампой под матерчатым абажуром, заполненная табачным дымом, запахом жаренного с луком мяса и ароматом свежесваренного кофе, казалась такой уютной, что от одной мысли о задержавшейся где-то весне, о снеге с дождем, барабанившим по жестяному подоконнику, от мысли, что надо уходить в эту непогоду, становилось не по себе.

– Новых друзей уже не заведешь, а старые вот уезжают.

Вербицкий ткнул окурком в дно пепельницы.

– Еще вернее, улетают за океан, – поправила Маргарита Павловна.

– Вернее улетают, – печально согласился Вербицкий.

– Но все равно, Валера, мы ведь остаемся друзьями, – Маргарита Павловна говорила тихо, склонив голову набок, словно чувствовала перед Вербицким вину за свой отъезд. – Хотя, честно говоря, не представляю себе, как можно поддерживать дружбу на таком огромном расстоянии, – она вытерла совершенно сухие чистые ладони о фартук. – Мне почему-то кажется, что мы ещё встретимся. Много-много раз встретимся.