Татьяна Устинова - Хроника гнусных времен

Спрашивать у Сергея бесполезно – он ничего не вспомнит, потому что, во-первых, он смотрел ее внимательно, только когда был маленьким, и во-вторых, совершенно уверен, что книга “рассохлась”. Сто лет не рассыхалась, а потом взяла и рассохлась посреди сказки о пауке.

Нужно найти Настю.

Что за дела творятся в этом доме?

* * *

– Настя в кабинете, – неприветливо сказала ему Нина Павловна и показала локтем куда-то в глубь дома. Руки у те были в муке. – Они с Мусей убираются. Что вы сделали с тетей Александрой? Она слегла и сказала, что больше не выйдет из комнаты, пока вы в этом доме.

– Ничего особенного, – ответил Кирилл рассеянно, – уверен, что она выживет.

– Если хотите кофе, – буркнула Нина Павловна, – можете налить. Мы только что сварили. Александра Тихоновна – несчастный человек. Очень сложный и очень несчастный. Мы стараемся зря ее не раздражать. Она уверена, что жизнь обошлась с ней несправедливо. Муж от нее ушел, с сестрой она все время ссорилась, теперь вот без наследства осталась.

– Ничего, – сказал Кирилл, наливая горячий кофе в большую кружку, – Соня отдаст ей свое.

– Почему вы так думаете?

– Потому что у меня есть глаза, – отрезал Кирилл. – Соня уже отдала ожерелье ювелиру. Зачем?

Нина Павловна перестала месить тесто и посмотрела на Кирилла:

– И зачем?

– Затем, что сами по себе бриллианты вашей тете ни к чему. Она не принцесса Диана и приемы не посещает. А вот деньги – дело другое. Как только Соня продаст ожерелье, нежная мать немедленно занеможет и спасти ее от смерти смогут только Сонины деньги. Все просто.

Нина Павловна зачем-то кинулась к раковине и стала тщательно мыть руки. Золотистая прядь вырвалась у нее из-за уха, и она нетерпеливо заправила ее мокрыми пальцами.

– Я уверена, – сказала она четко, – что до этого не дойдет.

– Уже дошло, – Кирилл отхлебнул кофе, который оказался таким же горьким и крепким, как утром. – Настя варила?

Почему-то ему очень хотелось, чтобы кофе сварила Настя и чтобы Нина Павловна это подтвердила.

Нина Павловна кивнула нетерпеливо.

– Нет, – сказала она, как будто сама себе, – мы этого не допустим.

– Вы все уже допустили. Эта ваша Соня – раб. Как в древней истории. С ней можно сделать все, что угодно. То есть абсолютно все. Если завтра тете Александре придет в голову заставить ее повеситься, она повесится. Просто чтобы не огорчать маму.

– Что за ужасные вещи вы говорите!..

– Вы не видите ее со стороны. А я вижу, потому что я человек посторонний.

Нина Павловна присела к столу, как будто вдруг очень устав.

– Они трудно жили после того, как Борис Петрович… ушел из семьи. Очень трудно. Владик стал неуправляемым, бросил школу, попал в компанию. Соня работала, конечно. На ней была вся семья. От тети, конечно, не было никакого толку. Профессии нет, стажа нет, кто ее возьмет на работу?

– А никто и не возьмет, – согласился Кирилл, – особенно если не пытаться никуда устроиться.

– Послушайте! – вдруг вспылила Нина Павловна. – Вы меня в чем-то упрекаете? Я чем-то перед вами провинилась?

– Не передо мной, – сказал Кирилл мягко, – на ваших глазах вздорная баба замордовала собственную дочь, а вы даже пальцем не пошевелили.

– Соня никогда и никого не просила помочь! Она всегда говорит, чтобы мы к ней не лезли, она справится сама, ей одной легче.

– А вы верите, потому что в таком случае от вас ничего не требуется. Вы предложили, она отказалась. Все в порядке. Ей тридцать три года, а на вид как будто шестьдесят три. У них даже платья одинаковые. А сын Владик тем не менее почему-то ничем не озабочен, и его велосипедик на рынке долларов на триста пятьдесят потянет. Это ведь его велосипедик перед домом стоит?

– Нина, что тут происходит? – спросила в дверях Настина мать.

– Молодой человек объясняет мне, что мы не правильно живем. Юля.

Кирилл оглянулся с досадой.

– Я не знаю, что правильно, а что не правильно. Я знаю, что работорговлю давно отменили, а в вашей семье она процветает, и это никого не удивляет.

– А в вашей семье все в порядке? – спросила Нина Павловна язвительно.

Да. Его семья.

Он много лет не имел никаких дел со своей семьей. Он едва выдерживал пятиминутный разговор с матерью. Он понятия не имел, как и на что живут его родители, братья, сестры… Он избавился от них раз и навсегда, и их проблемы его не касались. Он раздражался, даже когда кто-то из них просто звонил ему домой – он знать их не хотел.

У него была своя жизнь. Потому что слишком долго у него никакой своей жизни не было.