Николай Зорин - Ловушка памяти

«Это был церукал!» – визжал Димка и бился под кроватью. «Это был церукал!» – пытался уверить он меня всю жизнь и выискивал доказательства своей невиновности – наивный, доверчивый Димка! – и потому так обрадовался, когда в компьютере у отца откопал его дневник с обвинениями против дяди Толи. И молекуле смерти в тот момент обрадовался, и с легкостью простил мне его смерть – единственную смерть, которую Димка простил мне с легкостью. Впрочем, неправда, неправда! Димка все смерти мне прощал, только мучился ужасно. Прощал и брал на себя. А потом так к этому привык, что уже и вопроса для него не существовало – брать или не брать – он их, эти смерти, искренне начинал считать своими. И я так привыкла, что искренне начинала считать все смерти Димкиными, и позволяла себе его в них обвинять. И страдала, ужасно страдала, что брат мой – убийца. Это была моя любимая игра.

Я не просто монстр из монстров, я еще и извращенка.

Правда, и Димкина самоотреченность разве не извращение? Одной любовью ее не объяснишь, тут уже такой выверт, что ни в какие рамки не укладывается. И дело не в нашем сиротстве. Он мне все детство объяснял, что я у него одна осталась, больше любить некого. Но ведь детство-то потом прошло, и была Ольга. Димка мне и Ольгу простил, даже Ольгу! Временами мне становится просто противно. Как легко он сегодня рассказывал об убийстве Ольги!

Ольга. Самая красивая, самая умная женщина на свете. Она была старше Димки на четыре года, но это совершенно ничего не значило – у Ольги не было возраста, у нее не могло наступить старости – Ольга была как гений, как дух, вечное совершенство. Димка влюбился в нее до умопомрачения и потому не смог от меня уберечь – слишком уж был счастлив и занят. Они подали заявление в ЗАГС, Димка продал нашу квартиру, Ольга оформляла документы на продажу своей – у нее возникли какие-то сложности. Мы собирались переехать в Питер. Вернее, не мы, а они, я-то знала, что никто никуда не переедет – сценарий Ольгиной смерти был уже сочинен. На следующий день после продажи квартиры я выкрала у Димки половину суммы вырученных за нашу четырехкомнатную «сталинку» денег и приступила к его постановке. Идея с фильмом пришла мне в голову на следующий день после той вечеринки, на которой познакомились Димка с Ольгой – мне сразу стало ясно, во что их знакомство выльется. К производству привлекла Димкиного же однокурсника – поэта-неудачника, но абсолютного компьютерного гения – одной мне было бы не справиться с технической стороной постановки. От него потом, к сожалению, пришлось избавиться. Но вот что странно – он же сам делал первый фильм, именно ему принадлежала идея ввести молекулу смерти двадцать пятым кадром, ну и как мог он попасться на ту же удочку? А ведь попался…

Ольгину смерть Димка переживал очень тяжело. Тяжелее даже, чем мамину. Он первым о ней узнал (конечно, не считая меня) – из фильма. Я ему сразу его показала – я его ненавидела тогда изо всех сил. Я его самого хотела убить, так ненавидела. И не убила только из ненависти – слишком уж она была сильной. Я думала тогда: он не вынесет боли и меня убьет, и сойдет с ума от горя, что убил свою обожаемую Динку.

Он мне простил и Ольгу, и фильм, мой извращенец-брат. Опять все списал на мое сумасшествие, на то, что я якобы не знаю, что творю, путаюсь в пространстве и времени, и вот уже все забыла и искренне считаю, что убил Ольгу он, что фильм – его изобретение. А я ему подыгрывала. Он всегда верил в мое сумасшествие, а я всегда ему подыгрывала.

Я не то что ему, я себе всегда подыгрывала! Мне нравилась роль несчастной девочки при брате-убийце. Мне всегда хотелось выть по покойнику, сильных страданий хотелось. И брата-убийцу хотелось. Выдуманные мною истории – это ведь просто мои мечты. Конечно, я им не верила, но… иногда все-таки верила. Да часто верила, очень часто! Может, Димка и прав: я сумасшедшая.

Но это тоже мечта. Уж мне ли не знать, что я абсолютно нормальная?

Я любила и ненавидела, как совершенно нормальная, я убивала и сваливала вину на Димку, как совершенно нормальная. Маленькое отклонение – девочка Юля. Тут у меня действительно произошел провал, но, скорее всего, от воображения и… Убийство Юли было непредумышленным, я не хотела ее убивать, во всяком случае, не тогда, на крыше. Мне она была нужна, очень нужна, больше даже, чем Димка, больше, чем когда-то мама, и уж гораздо больше, несравненно больше, чем гадкий дядя Толя (хотя экскурсии по смерти под его руководством мне нравились). Тысячу раз я пыталась восстановить сцену на крыше и так и не могла понять – толкнула я ее тогда или все-таки произошел несчастный случай? Димка стоял, широко расставив руки, защищал от меня Юлю, догадавшись о том, что я хочу сделать, – это я помню. Но вот дальше-то что? Толкнула я ее или нет, не успела, и она сама потеряла равновесие и свалилась?