Софья Кудрявцева - Подарок ко дню рождения

– Я вот фотографию Веры Георгиевны нашла, вы просили, – сказала Алёнка и протянула единственную распечатанную фотографию, которая у нее была.

Муж сфотографировал соседку, когда они вместе отмечали прошлый Новый год.

– Хорошая фотография, Верочка на ней настоящая, – прослезилась Валентина Кузьминична. – Расскажи-ка мне, как ее убили? А то по телефону я ничего не поняла.

Алёнка в очередной раз рассказала, что произошло в день убийства, но на этот раз без подробностей.

– Никогда бы не подумала, что она так закончит. Хотя она всегда была очень скрытной. Мы столько лет с ней дружили, а я про нее очень мало знаю.

– А что вы знаете? – подала голос молчавшая всё это время Маринка.

– Да что… познакомились мы с ней, когда она в Министерство культуры пришла. Я уже там работала. Она была по художественной части, отвечала за организацию выставок известных и малоизвестных художников, скульпторов и так далее. К тому моменту она уже была известным на всю Москву искусствоведом, а как она сама рисовала… слов нет. Я всегда ей говорила, мол, что ты всё других выставляешь, устрой свою выставку, все эти бездари тебе в подметки не годятся, но она лишь отмахивалась и смеялась. Сама я была по хозяйственной части, достать, привезти, обеспечить всем необходимым. Ох и тяжелая эта была работенка – найти что-то стоящее в стране, где всё было в дефиците.

Но не об этом сейчас. Вы же понимаете, что мы были абсолютно разные. Она утонченная интеллигентная образованная, а я деревенская девушка, как говорится, только от сохи, но мы сдружились. Добрая она была, беззащитная какая-то, ну а я бойкая боевая. Мне всегда ее защищать хотелось, и пару раз я ей по-настоящему помогла, там, где она молчала и боялась перечить, подключалась я, а голос у меня уже тогда был зычный, бывало, как начну отчитывать кого-то, руководство старалось на глаза не попадаться, не то что мелкие сошки.

А однажды, меня в растрате обвинили, не знаю, как уж так получилось, но выписала я для пошива флагов на первомайские праздники двести метров красного шелка, оплатила, а привезли двадцать. Как уж там с бумагами произошло, кто ошибся, не знаю, может, специально кто-то подставить захотел, место-то у меня хлебное было, многим я мешалась. Вот тут-то ни моя громогласность, ни напор не помогли, светила мне колония строго режима, а уж насколько – одному Богу известно. Прибежала я к Вере вся в слезах, реву, слова сказать не могу. Отправила она меня восвояси тогда, а вечером пришла, принесла эти недостающие шестьсот тридцать рублей. Где она их взяла – ума ни приложу, по тем временам это были огромные деньжищи, месяцев пять работать нужно было и не кушать вовсе! Докупила я на них недостающие метры по три с полтиной, обошлось всё.

– А вы потом никогда не интересовались, откуда у нее столько денег было? – спросила Алёнка.

– Спросила один раз, но она сказала как отрезала, чтобы я больше эту тему никогда не поднимала и не вздумала никому ничего болтать, и впервые в жизни так на меня зыркнула глазищами своими, что я на всю оставшуюся жизнь зареклась еще раз об этом заикаться. Хотела я со временем долг ей отдать, но она не взяла ни копейки. Вот какая она была… – тут старушка не выдержала и заревела.

– Извините, а какая у нее девичья фамилия была? – спросила Маринка.

Валентина Кузьминична как по команде прекратила плакать, выудила из кармана своего пестрого халата носовой платок и громко отсморкалась.

– А я не знаю ее девичью фамилию.

– Как так? – хором удивились девчонки.

– Так она к нам, когда пришла, уже замужем была и фамилия у нее была по мужу Ковалева.

– Странно, а мне она не говорила о первом муже никогда, – в очередной раз удивилась Алёнка.

– Да, она за него замуж выскочила еще до прихода к нам. Уж не знаю зачем, любить-то она его никогда не любила. А потом этот Курочкин нарисовался. Тогда-то беда и разразилась.

Девчонки оживились и затаили дыхание, боясь пропустить что-то важное.

– Помню, когда она его первый раз увидела, даже преобразилась вся. Никогда за ней раньше такого не замечала. В его присутствии глаза ее еще больше блестели, на щеках румянец появлялся. Да что говорить, хорош он был. Высокий, волосы черные как смоль, подбородок волевой. По нему девки с ума сходили, да и он еще тот ходок был, ни одной юбки не пропускал.

Поняла я тогда, что хорошим это не кончится. Она замужем, а в то время к разводам и связям на стороне – не то что сейчас – строго относились. Выгнали бы из партии, и крест на карьере, считай, ставить можно было. Да как я ни отговаривала ее, как ни убеждала: и гулящий он, и бедный как церковная мышь, ничего не помогало. Забеременела она, пришла ко мне, говорит, уйду от мужа, не могу с ним жить и обманывать его не могу, ребенок-то от Андрея. До сих пор себе простить не могу, что тогда вмешалась.