Николай Гуданец - Бомбардировщик для бедняков

– Тогда напишите в свою газету о том, как тут неграждан притесняют! – взвивается мой собеседник.

Ага, вот и добрались до самого накипевшего.

– С удовольствием. Факты назвать можете?

Если понадобится, то я и сам бы мог прочесть длинную лекцию с перечислением пунктов Декларации прав человека, которые в Латвии оказались попраны еще до прихода Каулиньша к власти. Однако делаю заинтригованный вид.

– Зачем далеко ходить. У меня вот летом поездка в Португалию накрылась. Они, оказывается, этот фиолетовый аусвайс не признают, – горестно сообщает Михаил.

– Разве? – удивляюсь я. – Насколько мне известно, признают.

– Это сейчас, а тогда еще нет. Знаете, как обидно? – вздыхает он. – У меня на это вонючее гражданство прав куча, в любой нормальной стране давно уже гражданином был бы. Здесь родился, владею латышским, женат на гражданке. Но вот по возрасту очередь на натурализацию дойдет до меня только в следующем веке, представляете?

– Не так долго ждать осталось, всего два года.

– Три, – уточняет он. – Мое окно на гражданство откроется в две тысячи первом году.

– Ну, если вам невтерпеж, берите российское гражданство.

– Российское не могу. Мой бизнес не позволяет, я по недвижимости работаю. Постоянно в контакте с официальными структурами, вы меня понимаете?

– Безусловно.

Я его понимаю, мне смешно и противно смотреть на этого угнетенного, притесненного и бесправного. На память приходит анекдот из жизни, как в конце восьмидесятых американское посольство в Москве осаждали толпы желающих эмигрировать евреев. Они заполняли длинные анкеты, где имелся и такой вопрос: «Подвергались ли вы политическим притеснениям?» И кто-то написал на полном серьезе: «Школу мог окончить золотым медалистом, но мне дали серебряную медаль.»

– А вообще тут скоро будет пять минут весело, – снова понижает голос Михаил. – Есть у меня, знаете, такое ощущение, что здешние дебилы наконец доиграются. Ей-Богу, доиграются…

– Что вы имеете в виду? – бесстрастно уточняю я.

Не слишком удачной вышла реплика, поскольку толстячок вдруг разом опомнился, глазки метнулись туда-сюда. Наверно, сообразил, что перед ним совершенно незнакомый человек, и не стоит заходить в разговоре слишком далеко.

– Понимаете, у народа терпелка лопнет наконец, – быстро нашелся он. – Не понимают они тут русской души. Они давят, мы гнемся. Но потом обязательно взорвемся, и пускай пеняют на себя. Русские, как известно, медленно запрягают, но быстро ездят.

– Бунт, бессмысленный и беспощадный?

– Вот именно.

Михаил отхлебывает «Гиннес», напустив на себя такой суровый вид, будто сию минуту пойдет бунтовать на русский манер.

– Бросьте, мамалыга не взрывается, – презрительно роняю я.

– Как вы сказали, мамалыга? Это что такое?

Он допивает стакан и манерным движением промокает губы салфеткой.

– Кукурузная каша.

– Вообще-то правда, тут уже не русские, а совки русскоязычные, – неожиданно соглашается толстячок. – Потому что настоящие русские этот хуторской дебильный неофашизм давно помели бы к ебаной матери. Вот сейчас только и разговоров, что про русских террористов здешних, организация «Черная звезда», слышали?

– Да, читал в газете. Но по-моему, это какой-то блеф.

– Думаете? Ну, не знаю, не знаю… Допекли уже всех. Доиграется Каулиньш, обязательно допрыгается до ручки. Найдутся отчаянные головы, будет буча, попомните мои слова. Я же помню, как в январе девяносто первого вся Рига перед омоновцами раком стояла. А их всего двести человек было. Случись чего, больше и не потребуется. Опять будут раком стоять эти дебилы лопоухие.

– Поживем-увидим, – бормочу я.

Разговор выдохся, да и пора мне двигать в гости к Грушкину.

– Позвольте откланяться, – я бросаю взгляд на часы и делаю знак стоящему поодаль официанту. – Спасибо за интересную беседу.

– И вам спасибо, рад знакомству, надеюсь, увидимся… – впрочем, обменяться визитными карточками Михаил не предлагает. – Напишите обо всем этом, обязательно напишите. Этих сволочей ничем не проймешь, но пускай хоть люди в России узнают, что тут творится.

– Обязательно напишу. Я же в командировке от редакции.

Мой кофе допит, его пиво кончилось, беседа закруглилась, и над столиком повисает облачко тоскливого невнятного вакуума.

– Вы знаете, я наполовину еврей, – вдруг откровенничает напоследок Михаил. – Но по душе русский. Главное ведь язык и культура, верно? Жил бы Израиле, так считался бы там русским, и правильно это.