Андрей Воронин - Русская княжна Мария

Молодой Огинский не сразу понял, кого он видит пред собою, а когда, наконец, сообразил, то, не сумев сдержать порыва, пал перед крыльцом на одно колено и низко склонил обнаженную голову, взяв свой пыльный, простреленный пулей кивер на сгиб руки. Мария Андреевна с испугом посмотрела на него, тоже ничего не понимая и с большим трудом сдерживая испуганный крик. Но тут корнет поднял голову, и в ту же секунду княжна узнала его.

- Как, - воскликнула она, - неужто вы?! А я только нынче о вас думала!

Спохватившись, что сказала лишнее, она испуганно зажала рот ладонью.

В это время позади раздался смех Синцова и его охрипший голос, который произнес:

- Браво, корнет! Не зря я говорил, что у князя очаровательная дочка! Право, Огинский, ты не так глуп, как кажешься!

Услышав этот возглас, корнет вскочил и резко обернулся, безотчетным движением схватившись за эфес сабли. Он не вполне понимал, что намерен делать, но тон поручика и сами его слова звучали прямым оскорблением.

- Если кто и глуп здесь, - процедил он, совладав с собой, - так это вы, поручик, коли позволяете себе подобные замечания в присутствии княжны. Когда человек получил воспитание подле конюшни - это не беда. Беда, когда он не умеет этого скрыть.

Этот ответный удар произвел эффект неожиданной, хотя и вполне заслуженной оплеухи. Синцов даже задохнулся, не зная, что ответить. Пока он пыхтел и раздувался, схватившись за саблю в точности так же, как за минуту до того хватался за свою Огинский, княжна, женским чутьем уловив, что только ее вмешательство может предотвратить скандал, легко сбежала со ступенек, увлекая за собой хромающего камердинера.

- Господа, - прозвенела она, - полно вам! Я не дочь старого князя, а внучка, - обратилась она к красному, встопорщенному Синцову, - но это ведь не причина для ссоры!

Синцов трудно перевел дух, овладел лицом и, чувствуя, что взоры всех присутствующих обращены на него, со всей учтивостью, на которую был способен, проговорил:

- Прошу простить, княжна, за эту маленькую ошибку. Она и в самом деле не может служить поводом для чего бы то ни было, кроме веселой шутки. Но тут задета моя честь офицера и дворянина, а это дело не шуточное. Я никому не позволю безнаказанно оскорблять меня, а тем более какому-то... какому-то...

Он хотел сказать "какому-то сопливому полячишке", но оскорбление не успело сорваться с его губ. Слабый, но властный голос, раздавшийся со стороны повозок, перебил его.

- Поручик Синцов, - сказал этот голос, - отставить! Стыдитесь! Немедля прекратите ссору! Корнет, соблаговолите принести извинения поручику!

- Но, господин полковник... - едва ли не в один голос сказали Синцов и Огинский.

- Отставить! - повторил раненый полковник Белов и мучительно закашлялся. - Под суд захотели? В солдаты, в цепь? В Сибирь? Нашли время! Стыдно, господа офицеры! Извинитесь, корнет!

- Слушаюсь, господин полковник! - после мучительно долгой паузы откликнулся Огинский и, звякнув шпорами, четко, как на плацу, повернулся к Синцову. - Господин поручик, - сухим казенным тоном продолжал он, - прошу извинить мне невольную резкость тона и неуместный намек на недостатки вашего происхождения и воспитания. Перед лицом неприятеля мы все равны, и делиться можем лишь на храбрецов и трусов, каковым вы, я знаю, не являетесь. Посему беру свои оскорбительные для вашего достоинства слова обратно, но при одном непременном условии, что с вашей стороны не будет повторения неуместных намеков.

Он козырнул, слегка наклонил голову и отступил на шаг.

- Каков?! - озираясь, словно в поисках поддержки, возмущенно сказал поручик. - И это, по-вашему, извинения?!

- Брось, Синцов, - сказал ему кто-то из офицеров, - чего тебе еще? Ты сам виноват, что нарвался, а корнет - молодчага. Бонапарт от нас в дневном переходе, а ты затеваешь ссору, как мальчишка.

- Полно, господа, - раздалось отовсюду, - надоело! Давайте, наконец, отдохнем! Синцов, неужто ты за два дня не настрелялся?

- Расположите людей на отдых, поручик, - послышался голос полковника Белова со стороны санитарной повозки.

Напоминание о командирских обязанностях, казалось, отрезвило Синцова. Звеня шпорами, он повернулся к княжне и отвесил галантный поклон.

- Еще раз прошу простить, сударыня, - сказал он. Его светский тон удивительно не вязался с хриплым сорванным голосом, встопорщенными, разной длины, по-разбойничьи торчащими усами и распространяемыми поручиком запахами гари, конского пота и кирасирского рейнвейна. - Покорнейше прошу приюта на ночь для себя и своих товарищей. Никогда бы вас не побеспокоили, да что делать, коли война!