Валерий Поволяев - Первый в списке на похищение

Еще в институтскую пору он знал лихих питоков, которые в один глоток могли одолеть целую бутылку. Любого размера – чекушку, поллитровку, «огнетушитель» – «ноль семьдесят пять», литровую бутыль. Они брали бутылку за туловище – делали это нежно, словно держали в руках балерину, едва прикасаясь к талии, раскручивали так, что жидкость в бутылке начинала вращаться винтом, а затем выливали все в себя.

Вся бутылка – независимо от того, что в ней имелось, водка, крепленое вино или шипучий напиток «Салют», – так, винтом и проникала в нутро, ни на секунду не задерживаясь во рту. Оставалось только закусить или хотя бы занюхать напиток хлебной коркой. Чтоб напиток, попавший внутрь, не выдыхался.

Он выпил целый стакан «Варцихе» и на этот раз даже не почувствовал вкуса и крепости коньяка – словно бы вылил в себя воду, крякнул возмущенно: неужели обманули? И тут, значит, обман?

Еще минуту, – нет, три, пять минут назад в нем все жило, все действовало, он чувствовал, чем пахнет коньяк, ощущал его вкус на языке – ягодную горечь, что-то хлебное – ячменное, может быть, смешанное со вкусом древесной коры и солнца, – и вот все умерло, исчезло.

Неужели распад продолжается?

Он налил еще стакан коньяка, залпом выпил и снова не почувствовал его вкуса. Хмель тоже не брал – Белозерцев не пьянел. Крепкий напиток обычно быстро оглушает человека, в голове возникает веселый звон, внутри рождается доброе земное тепло, мир меняется, а здесь ничего этого нет – пусто, сухо, холодно, взгляд незамутнен, в голове никаких веселых звуков, если и возникает какой-то звук, то это – звук боли. Может, оно и хорошо, что он не пьянеет?

Допив «Варцихе» до конца, он швырнул пустую бутылку в урну с бумажками, вторую бутылку – полную – с раздражающим грохотом бросил в стол. Поправив на телефонах трубки, откинулся назад и закрыл глаза. Ну хотя бы чуть повело в сторону, позволило отключиться или в образовавшейся темноте перед ним возникли какие-нибудь дымные кольца, цветные пятна либо что-нибудь еще, – но нет, ничего этого нет. Он всухую пожевал губами, погасил в себе готовый вырваться наружу стон.

Он сидел так до тех пор, пока в кабинет не вошел Высторобец. Белозерцев открыл глаза, указал рукой на кресло. Высторобец покивал мелко, присел на край кресла, словно бы боясь провалиться в обтянутую кожей мякоть, как в болотную бездонь. Взгляд настороженный, губы плотно сжаты. – Скажи, зачем ты это снял? – Белозерцев поставил кассету на попа, показал на нее пальцем.

– А что, разве не надо было снимать?

– Думаю, что не надо, – Белозерцев послушал свой голос со стороны – ровный, хотя и придавленный, с глухотой, звучит довольно спокойно, без дрожи.

– Неужели я, узнав об этом, мог пройти мимо? Ну знаете, Вячеслав Юрьевич, – Высторобец попробовал было приподняться в кресле, но Белозерцев жестко и безжалостно осадил его:

– Не знаю!

– Я полагал, что вам должно быть известно все про ваш дом, про семью, про офис, про сотрудников, про тех, кто входит с вами в контакт, и вообще, как руководителю мощной коммерческой структуры…

– Не руководителю – владельцу, – оборвал его Белозерцев.

– Извините!

– Как говорят в Одессе, это две большие разницы. И все-таки я хочу понять, зачем, для чего, почему была снята эта видеопленка?

– Разве вы будете терпеть у себя в доме пакость, обман, предательство?

– Не буду. Это совершенно однозначно. Но здесь разоблачается не только моя неверная жена, но и я сам. Вы понимаете – я сам!

– Извините еще раз, но вот как раз этого я не хотел делать, – губы у Высторобца дрогнули, он пытливо и спокойно глянул на Белозерцева – перед Белозерцевым на мгновение предстал совсем иной Высторобец, чем минуту назад – приоткрылась занавеска и тут же запахнулась вновь. Такой Высторобец нравился Белозерцеву: холодный, расчетливый, злой. – Именно этого я не хотел.

– А получилось, что хотел. Как вы организовали эту съемку?

– Я купил… Я купил этого молодого человека. Заплатил ему деньги. «Зеленые».

– Как его зовут?

– Олег. По отчеству, по-моему – Олегович. Фамилия – Скобликов. Тридцати двух лет от роду, бывший член партии, член Союза художников, акварелист, называет еще себя поэтом – видать, пишет стихи. Проживает…

– Стоп-стоп-стоп! – поднял руку Белозерцев, и Высторобец мигом убрал газ, голос у него сделался тихим и неуверенным. – Мне его анкета не нужна. Плевать я хотел на место и год рождения. Сколько ему заплачено?

– Тысяча баксов.