Валерий Поволяев - Первый в списке на похищение

Высторобец рассмеялся невесть чему и поздоровался по-фельдфебельски громко, отрывисто:

– Здравия желаю, бабоньки!

– Будь здоров, командир, – довольно равнодушно отозвались те, – в меню не гляди, все съедено.

– Что тогда не съедено?

– Блины со сметаной и блины с маслом.

– Богатый выбор! С икрой я и сам просить не буду, поскольку порция стоит, наверное, не менее шести минимальных зарплат…

– Угадал.

– А обедать на такие деньги просто неприлично, народ не поймет. Кофе к блинам найдется?

– Кофе отыщем.

– С молоком, пожалуйста. И четыре порции блинов со смаслом. А, залеточки?!

– Пузо не треснет? От молока со смаслом? А, миленочек? – на усталых, распаренных до творожной рыхлости лицах этих выработавших свое женщин возникли слабенькие улыбки – клиент вроде бы живой попался.

Высторобец знал одну простую истину: когда поговоришь с такими бабами по-свойски, да еще, если удастся, по крупу легонько шлепнешь – намек, мол, – пообедаешь в два раза вкуснее обычного и в шесть раз вкуснее тех случаев, когда покажешься им некой квасной бочкой с кислой рожей.

У обшарпанного узкого стола он встоячку жевал, блины, запивал их мутным коричнево-блеклым напитком, по ошибке названным кофе, и просчитывал свои действия: сейчас, когда за ним началась охота, ошибаться было нельзя. Ни по-крупному, ни по-мелкому, все для него было одинаково важно – на карту поставлена его жизнь. Хотя он никак не мог смириться с одним: как это он проглядел братьев Фоминых, не докопался до их нутра, до сути, раз они пошли против него?

– Милашечки! – позвал он женщин. – А еще две порции можно? На сей раз со сметаной.

– Что, со смаслом надоели?

– Нет, но кроме супа хотелось еще и жареного бифштекса. С кровью и лопающимися масляными пузырями. А то все суп, да суп!

– Сладкоежка! Гурман!

– Ого, какие мы грамотные, бабоньки! С высшим образованием небось! Слова закордонные знаем!

Он наелся плотно – под завязку, ухмыльнулся про себя: «Дешево и сердито», вышел из «Блинов» и через десять минут был уже на оживленной Тверской улице, в магазине, где продавали грим, книги по искусству, парики, накладные бороды и усы, краски, различные картонные безделушки, раскрашенные под золото и платину, шутовские костюмы, очки – в общем, разнообразный театральный реквизит.

Высторобец купил себе бороду и усы – он знал теперь, как проникнет в «Белфаст» за деньгами, – а деньги в изменившихся обстоятельствах ему нужны были дозарезу, часть из них надо было оставить жене, чтобы той было на что жить, часть забрать с собой.

Хоть и удавалось пока все Высторобцу – он не допустил ни одного промаха, а чувствовал он себя напряженно, если не сказать – паскудно. Внутри, глубоко впившись корнями в плоть, что-то сидело, высасывало кровь, соки, мозг. Его не покидало ощущение, что он потерял часть самого себя, проиграл собственную жизнь, неосторожно поставив ее на кон, но он-то точно знал, что ничего еще не проиграл. Тогда откуда же это ощущение?

Еще… Еще не проиграл. «Еще» – такое хлипкое слово, совершенно ничтожное – никчемная приставка к несовершенному действию, предполагающая лишь, что действие это может быть совершено, это тьфу, воздух, пустота, но он будет бороться, чтобы это хлипкое слово оставалось с ним всегда, было его удачей, амулетом, крохотной тусклой звездочкой, позволяющей ему жить, дышать, радоваться солнцу, ходить по земле.

Высторобец сложил покупки в яркий фирменный пакет с двумя плоскими лямками-ручками и покинул магазин.

На улице было жарко и шумно, дюжие ребята в оранжевых, будто бы подсвеченных изнутри, комбинезонах бензиновой пилой рушили толстокожее, способное еще долго жить, но кем-то безжалостно приговоренное к смерти дерево, делали это азартно – весело покрикивали, гикали, потели, похохатывали.

«Вот так и со мной когда-нибудь поступят, – с невольной печалью подумал Высторобец, лоб у него прорезала глубокая вертикальная складка, исказила лицо, – как с этим деревом. Только когда? Знать бы эту дату!»

Да, хорошо бы знать, чтобы подстелить соломки и упасть помягче, но не дано.

Воздух был теплым, вязким, на тротуаре, совершенно не боясь людей, два воробья расклевывали кусок пшеничной булки, а когда к ним важно, враскачку, лениво, будто чиновник московского правительства, зашагал надутый, с высоким зобом, голубь-сизарь, воробьи попробовали уволочь от него эту корку по воздуху, но боевая операция им не удалась – силенок у горластых оказалось маловато.