Вера Авалиани - Персональный миф. Психология в действии

Первым делом я пустила горячую воду и поливала там себя из душа, словно меня укусила бешеная собака. Вытираясь, я увидела в зеркале лицо с искусанными опухшими и дрожащими губами и с расширенными зрачками. Тени под глазами размазались синим, сливаясь с цветом роговицы. И впервые за эту ночь у меня из какой-то внутренней тяжёлой, заменившей мозг тучи хлынули слёзы от унижения и горечи.

Но, рухнув в постель, заснула я мгновенно и без снов. А утром виноватый Слава, как-то искренне смущаясь, попросил простить его маму. Это он виноват – запер её в номере, чтобы побыть со мной. И ключ унёс.

Наверное, в этом случае я лично орала бы на сына. Но она-то считала парня невинным, а меня – соблазнительницей.

И, не в силах сердиться на своего мальчика, матрона обрушила гнев на меня. Как часто так бывает с любимыми. Мы ухитряемся отводить от них свой гнев, переводя его на тех, кто пусть на минуту отнял их мысли, отлепил их взгляд, а то и тело от нас.

В мире нет ничего постоянного – даже ток состоит из переменного напряжения. И как только мы это поймём – станем счастливыми. Но и я, как и все, не привыкла, не научена воспринимать любовь как вспышку маяка, поворачивающегося в разные стороны. Невозможно осознать, что другой человек – будь он сыном или любовником, никогда не принадлежит тебе целиком. Он сам по себе.

Впрочем, после кратких извинений времени на философию не оставалось. Слава ловким, заученным и явно отработанным приёмом вольной любовной борьбы положил меня на обе лопатки. Но на этот раз я не почувствовала ничего особенного – удовольствие от массажа – не более того. Дневной свет всё же мешает сосредоточиться на интимном. В нём нет мистики. Солнце безжалостно, как взгляд нелюбящего. От него тело немолодой женщины, как по волшебству, становится несовершенным, душа высыхает.

Ну что ж, после быстрого примиряющего секса со Славой мы порешили не нервировать его маму встречами. Что говорить о ней – для меня и то случившееся было шоком.

Он выскочил через балкон моего номера в палисадник, благо, жила я на полуторном этаже, чтобы никто не увидел его в коридоре рядом с моей дверью. Но это не показалось романтичным, скорее, обидным.

От всей этой истории в душе осталась неловкость, какая-то заноза, налёт вранья со всех сторон. И я яростно захотела всё прекратить. Забыть. Не было ничего – бред.

Спускаясь со склона вниз, к морю, которое утром слепило больше, чем солнце, я поняла, что ночное наваждение и постельное примирение словно сняли с меня какое-то заклятье. А в физическом же мире я шла по широкому спуску к морю и почти подпрыгивала. Мне хотелось поскорее погрузится в воду, которая синела ровным ультрафиолетом за кустами каких-то бумажных цветов, чтобы потушить себя окончательно.

Но как только, поплавав, я вышла из моря, я тут же почувствовала, что на меня смотрят сидящие на понтоне небольшой группой мужчины. Причём не просто смотрят, а обсуждают, как бабки на завалинке. Несколько неотесанные, крестьянского вида они продолжали изучать и мою спину, потому что я предпочла улечься на песке у берега, а не на шезлонги – мои губы были слишком откровенно зацелованными.

Но когда я второй раз сплавала с понтона, пройдя мимо затихшей при моём приближении компании, и попыталась выбраться из воды с большой фиолетово-чёрной глубины, меня буквально стащило волной с лесенки. И в сердце метнулась паника – обессилю и утону! Но тут же мою руку схватила чья-то рука и рванула меня из воды с непропорционально большой силой. Так что я оказалась сидящей у ног одного из тех мужиков, которые пялились на меня.

Оглушённая тем, что я так быстро была извлечена из ставшего вдруг бугристым и вязким моря, я на секунду не заметила, что лямку купальника вместе с той частью, которая прикрывала одну грудь, снесло на сторону. Но осознала я это, только увидев мгновенное напряжение под плавками у стоявшего надо мной мужика. Я посмотрела на него – по виду татарина. Кстати, понять что-нибудь по его выражению лица или глаз мне бы не удалось. Глаза скрывались между щёками и веками, как за занавеской. А лицо было, как на советских плакатах, – «непокобелимое».

– Спасибо, – сказала я, отвернувшись в сторону от его нижнего профиля, который всё увеличивался.

По-восточному хитро улыбаясь, мужик спросил меня:

– Мы тут с товарищами всё думали, как такую женщину муж мог одну на море отпустить? Рогов ветвистых он, что ли, не боится? Или он умер?

Хорошая постановка вопроса – прямая.