Ирина Стрелкова: Одна лошадиная сила. Повести

Фомин пожал плечами.

- Бывает…

- А я убежден, что за этим скрывается какая-то тайна. - У Киселева отчаянно заблестели глаза. - Моделью художнику послужила девушка со странным характером. В старых газетах я вычитал, что некий критик - тогда он был корифей, а теперь его имя ничего не значит, - так вот этот критик на выставке застыл перед «Девушкой в турецкой шали» и изрек, что именно такой ему представлялась Настасья Филипповна… героиня романа Достоевского «Идиот».

Насчет Достоевского Володя добавил после некоторой паузы, как бы усомнившись, знает ли Фомин, кто такая Настасья Филипповна. Фомин обиделся:

- Как-нибудь без тебя знаем Достоевского.

- Вот и отлично! - не моргнув, продолжал Володя. - Сможешь себе представить нынешнюю ситуацию. Полгода назад заявилась в наши Палестины кинозвезда Элла Гребешкова…

- Гребешкова? - перебил Фомин. - Разве она к нам приезжала?

- Представь себе - да! Но не для встреч со зрителями. Гребешкова получила роль Настасьи Филипповны в многосерийном телефильме. Великий режиссер потребовал, чтобы она немедленно командировалась в Путятин, и никакой халтуры… Найди зал Пушкова, сядь перед портретом девушки в турецкой шали и сиди перед ним до тех пор, пока полностью не постигнешь натуру Настасьи Филипповны. Чуешь, как дело повернулось?

- И что, она долго сидела перед портретом? - заинтересовался Фомин.

- Как же… Иной раз по часу. А потом бежала в наш универмаг. Оказывается, в провинции можно достать кое-какие дефицитные шмутки. В общем, она с пользой провела тут целую неделю. А мы с Ольгой Порфирьевной сделали соответствующие выводы.

- Какие же? - На Фомина раздражающе действовала манера Киселя умничать по любому поводу.

- «Э-э-э», сказали мы с Ольгой Порфирьевной. - Киселев несколько раз с удовольствием проблеял «э-э-э». - Великий режиссер не зря заинтересовался Пушковым. У киношников особый нюх на новые имена.

- Почему новые? - Фомин чувствовал, что терпение его уже на пределе.

- Видишь ли, Фома, в известном смысле Пушков сейчас новое имя. - Володя заговорил с особенной, взлелеянной вескостью. - В общем-то, довольно типичная история, распространенный вариант загробной славы. Не так давно подобный случай произошел с одним молодым драматургом. Он погиб в автомобильной катастрофе, и сразу же оказалось, что он оставил человечеству семь гениальных пьес. Но ведь не за месяц до гибели он их - все семь! - написал. Наверное, лет десять трудился, носил свои пьесы в театры и получал всюду отказ. Почему же при жизни не признавали, а после смерти буря восторгов? Не потому ли, что кто-то умело зажимал талантливого конкурента? Пока он был жив! Ну, а покойник уже никому не мешает. Я готов спорить, что именно те, кто авторитетно отвергал одну за другой все семь пьес, сейчас громче всех кричат о даровании безвременно ушедшего писателя.

- Ну ты даешь! - Фомин усмехнулся. - Слушая тебя, можно подумать, что ты свой человек в театре. Ты сколько раз там был за всю свою жизнь?

Володя вскочил с кресла и снова сел.

- Допустим, меньше десяти раз. И то в областном. Но что это доказывает? Я мог разгадать механику этого преступления - да, преступления! - проверенным дедуктивным методом; ищи того, кому это выгодно.

- Ладно, ладно, не возникай, - заметил Фомин, уверенный, что на этот раз взял верх над Киселем. - Давай дальше про Пушкова. Только не размазывай. Мне ведь надо опросить других работников музея.

- Я буду предельно краток. Когда Пушков привез в Путятин свои полотна, веришь ли - их не хотели брать. И помещения, мол, нет, и негде взять средства, чтобы содержать картинную галерею частного характера. Тогда Ольга Порфирьевна - ей на том свете зачтется! - взяла всю ответственность на себя, хотя наш музей всего лишь краеведческий. Пушков оставил ей свои картины и вернулся в Москву, а через полгода умер от кровоизлияния в мозг. В газетах даже некролога приличного не дали, только сообщение в черной рамочке. Но вот проходит несколько лет, и Пушковым начинают интересоваться. Словно он при жизни был этому помехой. Там статья промелькнет, тут репродукция. За этими первыми камешками - лавина. Нашего Пушкова ставят рядом с Рерихом. И ведь не зря! Он на самом деле рядом. Русский Ренессанс конца девятнадцатого - начала двадцатого века. Пушков, как и Рерих, обратился к традициям древнерусского искусства. Молодые художники называют себя учениками Пушкова… За рубежом тоже начинают шевелиться. На аукционах всплывают полотна, увезенные когда-то из России. Цена на Пушкова так и скачет вверх. Возьми это обстоятельство себе на заметку и запроси по своей линии, сколько долларов могла бы стоить сейчас «Девушка в турецкой шали».