Николай Зорин - Программист жизни

– Так он тебе все и расскажет!

– Расскажет. И не только мне. Я уверен, что без труда смогу убедить Толика, что наилучший для него выход – это пойти завтра с утра пораньше в прокуратуру и написать чистосердечное признание.

– Ты имеешь в виду запись вашего разговора, там, где он говорит за Сотникова?

– Не только. Есть еще кое-что. Часы. – Проговорив это, я невольно бросил взгляд на часы, которые висели на стене над телевизором – было без трех минут шесть, – и почувствовал, что неплохо бы поужинать не только Анатолию. – Слушай, пойдем поедим. Я жутко проголодался.

– Мы же недавно пили чай со штруделем, – возмутилась Полина. – Так что там с часами?

– Совсем не недавно! Я умираю от недостатка калорий! – заартачился я, действительно почувствовав дикий голод. – Пойдем на кухню, что-нибудь приготовим, а по ходу я все расскажу.

– Ладно, пойдем, – нехотя согласилась Полина. – Ненасытный ты мой!

Мы переместились на кухню. Я открыл холодильник и стал выгружать из него все съестные припасы, которых, к счастью, оказалось достаточно, чтобы утолить внезапно навалившийся на меня лютый голод.

– Это на нервной почве, – проговорил я, отрезал большой кусок колбасы и отправил его в рот целиком. Полина отобрала две самые спелые помидорины и пошла к раковине их мыть.

– Так что там с часами? – спросила она, так и не дождавшись моих объяснений.

– Отпечатки пальцев, – с полным ртом проговорил я. Полина сердито выхватила у меня из рук колбасу, положила на разделочную доску и стала нарезать ее аккуратными, но, на мой взгляд, слишком тоненькими кусочками.

Я заварил чай, и мы наконец сели за стол. Пока я насыщался, Полина вся извелась от любопытства. У нее самой почему-то аппетита не было, она с трудом съела полбутерброда и ложку салата.

– Ну вот, – сказал я, допив чай, – теперь я в состоянии разговаривать. А то чуть в голодный обморок не свалился.

– Тогда пойдем в комнату. Я все уберу и помою посуду позже.

Мы перешли в комнату, устроились на диване, и я начал рассказывать:

– Помнишь, мы говорили, что все детали твоих видений и происходящих событий совпали? Даже самые мелкие, не имеющие никакого значения, вроде хромоногой собачки и развязавшегося шнурка Толика?

– Помню, – сказала Полина и, немного помолчав, грустно добавила: – Эти мелкие детали совпали, а другие… важные, нет.

Я понял, о чем она говорит, и погладил, утешая ее, по колену.

– Да, в воспоминаниях Стаса ты здорова, он тебя спас, предотвратив катастрофу. Но этого не произошло в действительности, потому что Стас погиб, к тому времени его уже не было, и на встречу ты поехала одна. Знаешь, я долго думал над всеми этими совпадениями-несовпадениями, но понял, почему так происходит, только когда мы прослушивали запись моего разговора с Сотниковым в исполнении Толика. Стас, не знаю уж каким образом, может быть, Мишарину удастся это понять и нам объяснить, видел будущее таким, каким оно должно было быть. Полную, детальную картину этого будущего. Но он погиб, и это будущее изменилось. Оно изменилось именно в тех моментах, в которых он из-за своей преждевременной гибели не смог принять участия. А еще в тех, в которых я, зная уже картину будущего, специально внес корректировки. В клинику я приехал не в девять утра, как это сделал бы Стас, а около двенадцати ночи. У Анатолия был определенный план, построенный на моем утреннем появлении. А я невольно заставил Толика этот план несколько изменить. Помнишь, чем отличалась картина места преступления в твоем видении от той, какой она оказалась в реальности? Двумя довольно существенными деталями: на полу валялись остановившиеся часы, и на Сотникове был под халатом пиджак. Мы еще удивились, почему он в такую жару так тепло оделся. Так вот, пиджак на него надел убийца уже после смерти. То есть надел бы, если бы все шло по плану. И часы упали со стены и остановились не в потасовке. Да они бы и не могли упасть, слишком высоко висели. Все это было бы сделано для того, чтобы «перенести» время убийства на более позднее. А точнее, на двенадцать пятнадцать.

– Зачем? – спросила Полина.

– Все для того же: чтобы подставить Бориса. Анатолий хорошо знал его привычки, сам мне рассказывал в тот день, когда мы с ним познакомились. Борис жил по четкому, раз и навсегда установленному расписанию. По ночам после смерти матери он не спал. Ночь у него связывалась с воспоминаниями о том страшном звонке, когда ему сообщили, что мать умерла. Это произошло в двенадцать пятнадцать. Боясь снова пережить подобный кошмар, он на этот, самый опасный для него, промежуток ночи уходил из дома, а потом загружал себя работой. Его прогулка длилась с половины двенадцатого до половины второго. На этом Анатолий, судя по всему, и собирался сыграть. Стрелки часов в твоем видении стояли именно на двенадцати пятнадцати. Время убийства, по его замыслу, должно было совпасть с временем рокового звонка. Потом следствие бы это выяснило. К тому же кто-то из соседей мог видеть, как Борис выходит из дома, а кто-то – как заходит в подъезд. Если бы оперативники стали опрашивать соседей, наверняка такие свидетели бы нашлись. Таким образом, на момент убийства у Бориса было бы антиалиби. – Я рассмеялся, довольный своими выкладками.