Юниор Мирный - Хозяин дома

– Разрешите присесть? – тихим голосом спросил гость.

– Присаживайтесь, Виктор Александрович, – не отрывая взгляда от читаемой книги, ответил Болотов.

– Что-то совсем перестали навещать меня в последнее время, – начал разговор Драгунский, поудобнее усевшись на незанятую кровать и прислонившись спиной к стене. – Надо полагать, на вас навалилось много работы?

– Да, стараюсь каждый день проводить максимально плодотворно.

– Как ваше писательство? Так давно уже ничего мне не показывали. А ведь я, кажется, всегда очень лестно отзывался о ваших трудах! Говорил вам, что уже много лет не читал ничего более убедительного и проникновенного! Почему ничем не делитесь сейчас?

– Считаю, что пока не написал ничего достойного, – коротко, не поднимая глаз от книги, ответил Сергей Васильевич.

– А, я понял, кто на вас так сильно влияет в последнее время! – Драгунский немного оживился. – Господин Серов – скептик, которых ещё свет не видывал! Он всегда видит в первую очередь недостатки – и не только в ваших трудах, а вообще во всём. Но это – его мнение, и я не собираюсь его судить. Что же до меня, то я, напротив, считал и считаю, что у вас – редчайший талант! Так писать, так закручивать сюжет, так раскрывать образы своих героев мало кому удаётся, особенно в наше время! Уж я-то знаю толк в литературе, Сергей Васильевич!

– Как здоровье ваше? – не поддерживая тему писательства, спросил у гостя Болотов.

– Всё нормально, от тех незначительных ожогов уже почти полностью оправился, – заметно приободрился Драгунский, всеми силами пытаясь показать, что чувствует себя отменно.

Но Болотов ему не поверил – и оказался прав. Хотя писатель этого и не видел, но в данный момент просторный шёлковый халат Виктора Александровича скрывал на его спине огромный коричневый ожог. Его Драгунский получил при том загадочном возгорании на седьмом этаже, которое произошло после того, как Сергей Васильевич стал внимательно читать предоставленные Петром книги.

– Что ж, выздоравливайте до конца, – без видимого сочувствия произнёс Болотов.

– Благодарю за беспокойство, Сергей Васильевич. Что ж, а музыку тоже совсем перестали писать?

– Пока что да, – ответил Болотов, перелистывая страницу.

– Тоже Серов раскритиковал?

– Нет, Виктор Александрович, не сводите всё к нему. Просто считаю, что пока не сочинил чего-либо, что бы стоило выпускать в мир.

– Ну, ведь вам же обычно нравилось то, что вы сочиняли, не правда ли?

– Что-то нравилось, что-то не очень.

– Так ведь это же самое важное – чтобы нравилось вам самому! Всем никогда не угодишь, Сергей Васильевич! К тому же большинство окружающих, не обладая столь глубокой натурой, как у вас, обречены никогда не прочувствовать всю прелесть, всё очарование ваших произведений. Они вам не ровня, и не стоит ориентироваться на то, как они относятся к вашим творениям. Вы и только вы – единственный свой судья!

– Стараюсь меньше зацикливаться на оценках в последнее время – что на чужих, что на своих собственных, – ответил Болотов. – Просто стараюсь жить в процессе творчества . И также стремлюсь непрерывно работать над собой. Думаю, что если смогу развиться я, то и на творчестве это не замедлит сказаться в лучшую сторону.

– Да куда уж лучше, помилуйте, Сергей Васильевич! Готовый продукт, на мой взгляд!

Болотов ничего не ответил.

– Что ж, я, пожалуй, пойду, – без привычной бодрости произнёс Драгунский, плавно приподнимаясь с кровати. – А вы совсем уж старых друзей не забывайте: заходите, проведайте как-нибудь.

– Обещать не буду. Будьте здоровы.

Болотов не чувствовал неловкости из-за своей холодности к Драгунскому. После того пожара действительно многое изменилось.

«Именно дух не позволяет остановиться, ибо дух где-то глубоко помнит о мирах прекрасных. За всеми воспоминаниями живёт невыразимое, прочное сознание возможности возвращения на свет, откуда искра отлетела».

Агни Йога. Листы Сада Мории. Книга вторая. Озарение.

Часть вторая. V. Шлока 12 [9, с. 91].

Девяносто дней спустя

Я вспомнил тот момент, после которого мне стёрли память.

Мы стоим у выхода из моего дома. Только что мы проделали весь этот предательский путь с седьмого этажа по первый. Только что я перешел все границы человеческого в седьмой раз. Но сейчас я испытываю глубокое смятение: я перестал получать от этого какое-либо удовольствие. Самые откровенные безумства не приносят мне более наслаждения. Я чувствую, что мне больше незачем жить.