Фридрих Незнанский - Заговор генералов

Наконец появились ответственные люди – это было видно по их решительным жестам. Один из них – симпатичный молодой парень в сером плаще – обратился к пассажирам, стоявшим непробиваемой никакими убеждениями стеной напротив первого вагона:

– Свидетелей происшествия прошу подойти ко мне.

Иван Акимович Воротников, высокий, пожилой, седовласый, с осанкой по меньшей мере строевого полковника, стоял, прижатый к полуколоннам оснований мраморных арок, отделяющих собственно платформу от пешеходного зала, и со стыдом и страхом ощущал, как по его спине в буквальном смысле струится ледяной пот. Кажется, он – один-единственный из всей этой толпы – действительно видел и понимал, что произошло.

Толпа наконец, вняв уговорам дежурной, обретшей нормальный, властно-крикливый, равнодушный голос, стала редеть, рассасываться. Иван Акимович, испытывая необычайную слабость в коленях, сумел теперь присесть на лавку и поставить рядом ставший таким невозможно тяжелым портфель.

Вдруг громко заработал мотор электропоезда, и состав, повинуясь движению руки одного из ответственных товарищей, возможно, он был здесь старшим, начал медленное движение назад. За ним по междупутью двигались трое мужчин. В руках одного из них был фотоаппарат со вспышкой. Наконец старший резко поднял руку, и поезд остановился. Замелькал блиц фотовспышки. Немногие оставшиеся на перроне невольно подались вперед. Вот и Иван Акимович, старый человек, видевший жизнь не с лучших ее сторон, но считавший себя в какой-то степени эстетом, презиравшим грязь и кровь, вдруг поддался общему порыву: увидеть это своими глазами. И увидел.

Между рельсой и стеной лежала белая женская нога, поразительно похожая на те фрагменты манекенов, которые теперь выставляют в витринах дамских магазинов для рекламы белья, чулок… или колготок. Черт их разберет, посторонне подумал Иван Акимович. Нога как-то не задела его внимания. Но, взглянув на междупутье, он едва не грохнулся в обморок и тут же, на подгибающихся ногах, заторопился вернуться к лавке. Рухнул на нее и дрожащими пальцами стал расстегивать портфель, где в переднем кармашке лежала облатка с рубиновыми бусинами нитроглицерина, и испуганным, будто воровским, движением сунул маленькую капсулку под язык. Крепко зажмурился, откинув голову к холодной стене, и начал прислушиваться к вечной своей аритмии. Но закрытые глаза отчетливо видели ужасное в своем сочетании буйство красок: желтой, красной и белой на мертвенно-черном фоне. «Но почему желтое? – возникло удивление. – Ах, ну да, пальто…»

Кажется, сердце немного успокоилось. И вот теперь снова возник это взгляд: пустой, но в буквальном смысле раздавливающий, стирающий с лица земли, взгляд не разумного существа, а зверя-убийцы – равнодушный и одновременно завораживающий, раздевающий догола. Где он видел его? А память между тем, как бы сама по себе, восстанавливала последовательность событий, происшедших только что, ну, каких-нибудь пять или десять минут назад…

Старший преподаватель кафедры рисунка московского колледжа при архитектурном институте Иван Акимович Воротников ненавидел эти вечерние часы в метрополитене, когда служивый люд возвращается по домам, а с концевых станций радиальных линий, где с некоторых пор обосновались вещевые рынки, одновременно с потоком пассажиров двигались нахальные орды торговцев и торговок со своими чудовищными полосатыми баулами. Столпотворение на каждой станции, в вагоны не входят, а вбиваются, летят к чертям собачьим пуговицы на пальто, и в конечном счете вместо «извините» ты тут же получаешь прямо в физиономию щедрую порцию «козлов» и «блинов», приправленную удушающей вонью алкогольного перегара. Нет, приличному человеку в эти часы в метро делать просто нечего, это вредно для здоровья, поскольку обязательно спровоцирует стресс.

Будучи твердо уверенным в последнем, Иван Акимович тем не менее вынужден был постоянно поступать вопреки своему желанию и спускаться в подземку, ежеминутно ожидая какой-нибудь определенной гадости. Впрочем, изредка случалось ему и отвлекаться от мрачных мыслей: вдруг возникал перед глазами совершенный, законченный резцом Природы профиль лица либо гениально выдержанная в классических пропорциях фигура, а то просто поразительное по вкусу сочетание форм и цвета одежды. Для глаза художника – а старший преподаватель рисунка непременно считал себя таковым – здесь таились и вдохновение, и в определенном смысле успокоение нервов. Задолго до нас замечено, что ведь на красоте глаз отдыхает.