Папа, я больше не верю в фей.
И все же я бегу, бегу так быстро, как только ноги могут меня нести.
Потому что на этот раз я тебе поверила.
16 ч. 29 мин.
Три раздробленные ветки гуаявы валяются на камнях. Липкий красный сок, вытекший из плодов, почти сразу слизали пенные волны. Рядом с ветками лежит упавшее бежевое одеяло — как будто его бросил призрак, испуганный тремя выстрелами. Четвертая, более толстая ветка, которую Марсьяль грубо обернул листьями сахарного тростника и пандана, чтобы придать ей очертания тела ребенка, отлетела на несколько метров.
Грациелла с трудом сдерживается, чтобы не взорваться, ненависть переполняет ее. Пистолет подрагивает в ее руке.
— Где девочка?
— В безопасном месте, дорогая моя.
Грациелла приближается к нему. Дуло пистолета почти упирается ему в грудь. Остатки тонального крема на ее пересеченном морщинами и дорожками от слез лице кажутся боевой раскраской. Она старается снизить напряжение, сохранить контроль над ситуацией и самообладание.
— Что это еще за цирковой номер?
— Чтобы ты вернула мне Лиану, я должен был, выполняя твое требование, явиться вместе с Софой. Но неужели ты считаешь меня полным идиотом, способным отдать ее тебе? Мне просто надо было как можно дольше держать ее при себе, ты ведь, наверное, включала радио, следила за облавой в прямом эфире. Если бы я доверил Софу полиции, ты немедленно об этом узнала бы, все средства массовой информации с торжеством сообщили бы об этом.
Грациелла громко и натужно смеется.
— До чего трогательно… И очень смешно. В таком случае далеко она не ушла. Если мне повезет, я успею и вас обоих ликвидировать, и ее на машине догнать.
На мгновение Грациелла отводит от него взгляд, чтобы посмотреть на лодку. На этот раз Марсьяль не медлит. Он резко выбрасывает руку вперед и, ударив по пистолету ребром ладони, отбрасывает его метра на два.
Оружие застревает между камнями.
У Грациеллы вырывается ругательство. Марсьяль грубо ее отталкивает. Он заметил, куда упал пистолет, и бросается к нему, преодолевает расстояние в три прыжка. Наклоняется, хватает пистолет, поворачивается, прицеливается. Сейчас эта ненормальная нако…
Солнце скрывается за черной луной.
Это последнее, что он успевает увидеть. В следующую секунду черный камень, который Грациелла держит обеими руками, ударяет его в висок.
16 ч. 31 мин.
Фея с зонтиком!
Вот она, прямо передо мной, я вижу большой синий зонтик над верхушками стеблей.
Я почти добежала!
Папа сказал: это зонт от солнца, а не от дождя.
Голубая фея меня не видит, у нее глаза опущены, и она улыбается ласково, как мама, когда прощает.
Я раздвигаю стебли сахарного тростника, как будто плыву по морю, полному водорослей, они режут руки, мне больно, но стебли уже редеют, кажется, я скоро доберусь до конца поля.
Я могу бежать еще быстрее. Я слышу шум дороги, я вижу дома вдали, папа сказал мне, чтобы я остановила первого же человека, какого встречу, и сказала ему, что меня зовут Жозафа Бельон.
«Ты только назови свое имя, — сказал папа. — И этот человек первым делом вызовет полицию».
Как хочешь, папа.
Раз ты считаешь, что полиция лучше справляется с ведьмами, чем феи.
Ответа Софа так и не получит.
Сахарный тростник внезапно кончился, как будто раздернулся занавес. Софа не отрывала глаз от сине-золотого зонта, ей никогда и в голову не пришло бы, что поле резко оборвется, уступив место потоку лавы.
Ее правая нога запнулась о шлак, Софа потеряла равновесие и левой ногой зацепилась за кусок туфа.
Девочка упала, покатилась вниз, обдирая все тело о черное каменное кружево с режущими краями, а в небе над ней невесомо, словно канатоходец, кружила голубая фея под зонтом.
Софа не успела заплакать. И даже по-настоящему почувствовать боль.
Она ударилась головой о тощий ствол, который старался протиснуться через узкую трещину в остывшей лаве.
16 ч. 32 мин.
Всреча
В бухти каскада
Завтра
16 ч
прихади с девочкой
Кристос раз за разом прокручивает в голове эти пять строк, эти десять слов. Чья-то рука, наверное, это была рука Марсьяля Бельона, попыталась стереть записку, оставленную на стекле серой «клио» со стороны водителя. Пыль размазалась по всему стеклу, но на просвет, в солнечном луче, каждая буква вполне читается. Палец, который их писал, старательно, с нажимом выводил каждую черточку и каждый изгиб.
Округлый энергичный почерк.
Читать дальше