Мишель Бюсси - Черные кувшинки

Я вспоминала свои долгие разговоры с инспектором Сильвио Бенавидишем, которые мы вели в шестьдесят третьем и шестьдесят четвертом годах, после того как дело об убийстве Жерома Морваля было признано бесперспективным и отправлено в архив. Сильвио Бенавидиш проявил редкостное упорство, пытаясь докопаться до истины, но так и не нашел ни одного доказательства, ни одной стоящей улики. Мы с ним симпатизировали друг другу. Жак не ревновал меня к инспектору. Все знали, что Сильвио — верный муж и любящий отец маленькой Карины, с такой неохотой покинувшей материнскую утробу. Сильвио подробно рассказал мне о расследовании, которое они вместе с Лоренсом провели в Живерни, в Кошереле, в музеях Руана и Вернона. Впоследствии, в середине семидесятых, Сильвио перевели в Ларошель. Чуть больше десяти лет назад, точнее, в сентябре 1999-го — как видите, проблем с памятью у меня нет, — я получила письмо от Беатрис Бенавидиш. Короткое, написанное от руки. В очень сдержанных выражениях она сообщала мне, что Сильвио Бенавидиш только что покинул их с Кариной, скончавшись от инфаркта. Рано утром он, как всегда, сел на велосипед и поехал сделать кружок по острову Олерон, где они снимали семейное бунгало. Уезжал он в прекрасном настроении. Погода стояла хорошая, разве что немного ветреная. Он упал на берегу океана, на ровном участке между Ла-Бре-ле-Беном и Сен-Дени-л’Олероном. Сильвио исполнился семьдесят один год.

Старость начинаешь чувствовать, когда умирают ровесники.

Пару дней назад я написала Беатрис письмо, в котором рассказала все. Я считала это чем-то вроде долга памяти Сильвио. Ни богатейший фонд Робинсона, ни махинации Амаду Канди, ни забытые шедевры Моне, ни любовницы Морваля не имели к этому делу ни малейшего отношения. Лоренс Серенак с самого начала был прав. Это было убийство на почве страсти. Лишь одно невероятное обстоятельство помешало ему докопаться до истины: ревнивый преступник уничтожил не только предполагаемых любовников своей жены, но и друзей десятилетней девочки, в которую был влюблен с детства. Правда, я до сих пор так и не отнесла это письмо на почту. И, наверное, так и не отнесу.

Потому что сейчас все это уже не имеет никакого значения.

Ладно, хватит прохлаждаться!

Я выбросила письмо доктора Берже в мусорный контейнер, к рекламным проспектам, и подняла глаза к мельничной башне.

Я колебалась.

Ноги болели. Прогулка на Крапивный остров отобрала у меня последние силы. Меня раздирали два противоположных желания — в последний раз пройтись по деревне или вернуться домой. На берегу Эпта я долго размышляла. Теперь, когда все приведено в порядок, что я должна сделать?

Я приняла решение. Мысль о том, чтобы использовать ружье Жака, я отмела сразу, и, думаю, вы понимаете почему. Наглотаться таблеток? Нет уж, увольте. Чтобы медленно агонизировать в вернонской больнице? Как Жак… Только никто не придет и не отключит меня от системы жизнеобеспечения. Пожалуй, самый лучший способ — спокойно дожить этот день, вернуться домой, подняться к себе в спальню на самой верхотуре башни, прибраться, открыть окно и шагнуть вниз.

Поэтому я направилась в сторону деревни. Ничего, еще километр мои бедные ноги как-нибудь выдержат.

— Пошли, Нептун!

Если бы кто-нибудь — турист, случайный прохожий — сейчас посмотрел на меня, он подумал бы, что я улыбаюсь. И он не так уж сильно ошибся бы. Проведя последние десять дней в обществе Поля и Лоренса, я немного успокоилась. И мой гнев утих.

Я снова шагала по шоссе Руа. Еще немного — и я доберусь до пруда с кувшинками.

После смерти Моне в 1926 году его сад пришел в почти полное запустение. Сын художника Мишель Моне жил в розовом доме до 1931 года, когда женился на манекенщице Габриэль Бонавантюр, от которой у него родилась дочь Анриетта. В 1937 году — мне тогда было десять лет — мы с ребятами пробирались в сад через дыру в заборе. Я писала, мальчишки играли в прятки вокруг пруда. В усадьбе тогда работал всего один садовник, месье Блен, а в доме жила дочь Клода Моне, Бланш. Они нас не гоняли — мы не делали ничего плохого. А уж месье Блен и вовсе ни в чем не мог отказать маленькой Фанетте — девочке с фиалковыми глазами и серебристыми лентами в волосах, тем более что она так замечательно рисовала.

Бланш Моне умерла в 1947 году. Последний оставшийся в живых наследник, Мишель Моне, открывал дом редко, только для знаменитых гостей — руководителей иностранных государств, известных художников и так далее. А еще — для учеников школы в Живерни! Это мне удалось его уговорить. Он тоже не смог отказать маленькой Фанетте, превратившейся в красавицу Стефани. Деревенская учительница прекрасно разбиралась в живописи и упорно пыталась пробудить в детях способности к рисованию. Она с такой страстью и искренностью убеждала их принять участие в конкурсе юных художников, объявленном фондом Робинсона, словно от этого зависела ее собственная жизнь. Раз в год, в мае, когда сад особенно прекрасен, Мишель Моне пускал в него весь мой класс.