Мария Элизабет Штрауб - В ловушке

Она открыла ключом дверь и сказала:

— Браво, господин председатель совета школы. Не шуми!

Он невольно засмеялся.

— Простите. А что, ваш Мильтон, он американец?

— Англичанин. Преподавал в здешней школе искусств. Мы там и познакомились. — Она бросила куртку на ступенчатый табурет, кроме которого в прихожей ничего не было — ни зеркала, ни гардероба, ни полки; лишь на стене несколько фотографий, прикрепленных кнопками. Кухонная дверь распахнута, за ней большое помещение с самым необходимым: мойка, плита, холодильник, стол с двумя стульями, полка с посудой и бытовыми приборами. — Кофе не предлагаю. Его просто нет, — сообщила она.

— Да Бог с ним, — отмахнулся он. — Сейчас мы передвинем шкаф, и я тут же уеду.

Следующая дверь была приоткрыта слегка, на полу виднелся широкий матрац со светло-голубым постельным бельем, неряшливо скомканным; рядом с матрацем — книги, будильник, маленькая лампа. У окна — одежная вешалка на колесах.

— Сюда, — позвала она, — только не смотрите на беспорядок.

Она провела его через комнату, почти пустую, не считая огромного стола, заваленного листами бумаги, карандашами, пузырьками и тюбиками, кисточками и ножичками. Пахло скипидаром. К стенам были прислонены подрамники и холсты разной величины. Там же стоял мольберт.

— Ваша мастерская?

— Вы на редкость догадливы. Нет-нет, смотреть нельзя!

Следующая комната тоже не отличалась избытком мебели — софа, маленький телевизор и портативный си-ди плеер. Шкаф стоял между двумя окнами, смотревшими на улицу. На полу стопка книг, два стакана с засохшей жидкостью, вероятно кофе. А на стене возле софы — гравюра в рамке. Йон сразу ее узнал.

— Раушенберг! — воскликнул он. — «Земляничный этюд». Ваша?

Она кивнула:

— Давно вожу с собой эту гравюру. И она не перестает мне нравиться. По-моему, в ней есть что-то дикое, первозданное. Какая-то экзотика.

Он заглянул в глаза Юлии:

— Такая же гравюра уже много лет висит в моем кабинете.

Она встретила его взгляд, но промолчала.

У него неожиданно пересохли губы.

— Куда надо передвинуть шкаф?

Она кивнула через плечо на дальнюю стену. Он повернул туда голову и едва не вскрикнул. Как он сразу не заметил такую фотографию? Черно-белую, почти в два человеческих роста. Запрокинутая голова, большой чувственный рот, закрытые глаза. На длинных ресницах прозрачные капельки воды. Влажные кудри, словно клубок змей. На лице удивительное сочетание растерянности и восторга. Кусочек обнаженного плеча — по нему бегут вниз струйки воды.

— Разумеется, это надо убрать. — Юлия подошла к фотографии и сняла ее со стены. — Снимок сделал Бен. В Испании, пару лет назад. — Она подошла к софе и аккуратно прислонила к ней гигантскую раму.

Йон не мог оторвать глаз от маленькой ямки между ключицами, — там уютно устроились блестящие капли. Стекли с влажного плеча. Этот неизвестный ему Бен нашел невероятный, потрясающий ракурс. С ума можно сойти!

— Профессиональный фотограф? — поинтересовался Йон пересохшими губами.

— Да, Бен профессионал. Даже довольно известный в своих кругах. Притом голубой, должна вам заметить. А то вы так странно смотрите на меня. — На ее лице появилась такая же усмешка, как в первый день их знакомства, когда она говорила про директора гимназии.

— В данный момент я вообще на вас не смотрю, — возразил он и повернулся к шкафу. — У вас найдется коврик? Если да, тогда мы подложим его под шкаф и будем просто толкать эту махину.

Она выбежала из комнаты, нечаянно задев его. Йон больше не мог смотреть на снимок и подошел к окну. Сквозь голые ветки виднелись дома на другой стороне Шеферштрассе. На одном из балконов старик в кепке снял с перил птичью клетку и понес в комнату. Еще двадцать лет, и Йон тоже превратится в такого же старика, высохшего, с негнущимися суставами. И будет думать лишь о том, чтобы сменить грязную подстилку у канареек или попугаев.

— Знаете что? Вы первый живой, незасушенный преподаватель латыни в моей жизни. — Она вернулась в комнату и швырнула на софу голубой прорезиненный коврик для ванной и большое красное полотенце. — Я даже считала, что таких экземпляров не существует в природе. А уж как вспомню свои школьные годы… — Она подошла к шкафу, стала вытаскивать из ящиков картонные папки, исписанные цифрами и отдельными буквами, и складывать их на пол. — Я ненавидела латынь. Просто ненавидела. Всяких там Цезарей, когорты, бесконечные военные экспедиции и битвы.