Мария Элизабет Штрауб - В ловушке

— Взаимно. — Йон дождался, когда выйдут Штрунц и Шмидт-Вейденфельд, потом посмотрел на Юлию. — Как дела? — Он волновался словно подросток перед первым свиданием.

— Нормально, — ответила она. — Вот только это дурацкое опоздание. Досадно и стыдно.

Под кожаной курткой на ней была белая майка. Из выреза что-то блеснуло на ключице. Маленькая звездочка? Когда-то в Греции, много лет назад, он наблюдал морское свечение. Они с Шарлоттой любили плавать по ночам. Вода на коже мерцала золотом. Может, Юлия вся усыпана под одеждой такими золотистыми звездочками? Ему захотелось снять с нее кожаную куртку, майку, стянуть джинсы…

— Не волнуйтесь из-за таких пустяков, — успокоил он. — Если хотите, я отвезу вас домой.

— Что ж, если у вас найдется время…

Найдется ли? Время — это все, чем он располагал. Хотя, пожалуй, нет, — это как посмотреть…

Они шли по коридору, локоть к локтю. Он с удивлением обнаружил, что длина ее шагов такая же, как у него, хотя ростом она ниже. Как ему хотелось обнять ее за плечи! Он с трудом сдерживал себя и сохранял дистанцию.

Возле одного из окон стоял Ковальски и крутил в пальцах сигарету.

— Йон, не желаешь пропустить по маленькой? Все равно день, считай, прошел.

Для кого как, подумал Йон.

— Нет времени, Гаральд, — ответил он вслух, — в другой раз.

Сколько уже было таких «других разов»? Впрочем, Ковальски не понимал деликатных намеков.

В конце коридора они, не сговариваясь, одновременно обернулись: Ковальски поймал Гешонек. Та непроизвольно подняла кверху обе руки.

— Бедняжка, — усмехнулась Юлия.

— Как правило, в любом школьном коллективе есть такой балласт, — сказал Йон. — Обычно их три-четыре человека. Все от них шарахаются, страдают, но, увы, все равно вынуждены общаться.

Она невесело засмеялась.

— Вот если подсчитать общее количество… И прикинуть, сколько вреда способен причинить некомпетентный учитель за свою многолетнюю деятельность… Скажем, за тридцать лет через него пройдут тысячи школьников, и в худшем случае они до конца дней пронесут такое же отношение к своей работе.

— Удивительно, что для многих дурной пример все-таки не окажется заразительным, — добавил Йон.

— Для кого? Для школьников? Или учителей? — Она опять засмеялась и неожиданно спросила: — Скажите, сколько вам лет?

— Пятьдесят два года, — ответил Йон и добавил: — Рост метр девяносто пять, вес семьдесят один килограмм. Некурящий. А вы?

— Метр семьдесят восемь, иногда курю. Тридцать три. Года, естественно, не килограмма. Мой вес — большой секрет.

— А могу я вас спросить кое о чем еще?

— Разумеется. — Они пересекли свежевымытый вестибюль. Юлия ставила ноги, обутые в черные кроссовки, точно на следы, оставленные Кохом и его компанией.

— Почему сегодня на вас нет ничего красного?

Она остановилась с удивленным видом:

— Вы заметили?

— Разумеется. Ваши сапоги, ремешок от часов. Вчера бусы. А сегодня?

Она расстегнула молнию на кожаной куртке и приподняла белую майку. В петли джинсов был продет красный ремень с серебряной пряжкой.

На краткое мгновение он сумел разглядеть узкую полоску загорелой кожи.

— Вы меня успокоили, — вздохнул он, хотя дело обстояло с точностью до наоборот.

— Моя причуда, — сообщила она, — ведь можно же позволить себе какие-либо причуды. — В дверь они прошли одновременно, так что ее пышные кудри пощекотали его щеку.

Снаружи она остановилась и, прищурясь, посмотрела на солнце. Над спортзалом в голубом небе висело одинокое облачко. Вслед за ними из школы вышел Концельманн, бесцветный практикант с короткой стрижкой и в очках без оправы.

— Ты позвонишь мне? — спросил он, поравнявшись с ними. Очевидно, она уже со всеми перешла на «ты», кроме Йона.

— Непременно. Чао, Маркус. — Она посмотрела вслед практиканту. Тот направлялся к велосипедным стойкам.

С какой стати она будет звонить этому молокососу?

— Еще один поклонник? — Йон надеялся, что вопрос прозвучал весело и непринужденно.

— Ах, ему нужна только жилетка поплакаться, — ответила она, застегивая молнию на куртке. На указательном пальце левой руки серел несвежий пластырь. — У Маркуса хронические проблемы с девятым «а». Никак не складываются отношения.

В этом учебном году девятого «а» боялись все учителя. Йон там не преподавал, но учеников знал, горстку избалованных и невротических олухов, в том числе и парочку тощих девчонок, которые вообразили себя топ-моделями. Половина из них сидела в девятом классе второй год, но уровень успеваемости все равно не дотягивал даже до низкого. В самом начале учебного года у молоденькой учительницы немецкого языка даже произошел нервный срыв после провального урока, и она просидела потом несколько недель на больничном. Йон лишь мельком слышал, что там у них случилось; вроде, ее чем-то там закидали. Чем? Бутылками? Учебниками? Кроссовками? Школьными завтраками? Он уже не помнил. Одним из немногих, у кого не возникало проблем со злополучным классом, был Мейер-англичанин — он держал ребят в узде с самого первого урока. Перед ним они робели, от его уничижительного сарказма притихали, как стая дикарей перед вожаком. Зато такие преподаватели, как Ковальски, пытавшиеся держаться с ними запанибрата, наталкивались на сопротивление и презрение. Кажется, он периодически орал на них с беспомощной злобой, грозил драконовскими мерами, но никогда не реализовывал свои угрозы. Кох, преподававший историю в соседнем девятом «б», как-то раз изобразил его в учительской при большом скоплении слушателей. Получилось забавно, но, конечно, не для самого физкультурника.