Александр Звягинцев - Рецидивистка

Процесс любования прервали двое посетителей. Вид их энтузиазма у Шкиля не вызвал — такие хозяйственные мужики с лихоманских окраин, явно жадные и прижимистые куркули. К тому же они приперли с собой какой-то целлофановый мешок, который сразу нарушил всю картину замечательного кабинета.

А потом куркули, оказавшиеся двоюродными братьями, хором поведали совершенно идиотскую историю. У одного из них был юбилей, так сосед-вражина со зла, что его не позвали, бросил в выгребную яму куркулей дрожжей несколько пачек. Ну, там и пошел процесс брожения. Да такой, что из ямы все добро вспучилось, весь двор затопило — из дома выйти нельзя. А уж запах — на все окрестности. Пока выбирались и дерьмо собирали — все парадные костюмы изгваздали…

— А я тут при чем? — удивился Шкиль, подозрительно крутя носом на огромный мешок.

— Хотим мы соседа засудить за диверсию и срыв торжества, — сурово поведали куркули. — Нам сказали, что вы как раз по таким делам мастер, недавно суд выиграли… Мы и костюмы измазанные в мешок вот сложили и вам доставили…

Шкиль смотрел на их сумрачно-упертые физиономии кирпичного цвета и вдруг ясно понял, что теперь к нему надолго прилипла кличка Дерьмовый адвокат.

Учитывая, что кур съели свиньи, что подтверждается наличием на их мордах пуха, уголовное дело по данному факту кражи возбуждать нет оснований.

Прокурорская «Волга», набитая гостинцами и подарками для сельских родственников Друза, несла Абелина из города в неведомые дали, дабы мозги его, как выразилось начальство, маленько охолонули после напряжения последних дней.

Перед Абелиным, сидевшим рядом с водителем, расстилалась бескрайняя степь, испускавшая из своих подземных глубин жаркое марево. Белесое небо над степью тоже исходило жаром. Тугой горячий ветер бил в раскрытое окно машины и постепенно выдувал из головы Абелина все мысли о работе.

До села добрались часа через два, и началась для Абелина расчудесная жизнь в большом просторном доме Трофима Васильевича Друза.

Старик Друз, обросший, как леший, седой бородой, страдал ногами и потому целые дни сидел во дворе на широкой оттоманке, застеленной ковром, зорко наблюдал за всем происходящим вокруг и слушал радио. Так что был в курсе всех событий как в стране, так и в мире. И спорить с ним о международном положении было тяжело.

Время от времени дремавший на оттоманке дед покрикивал на Барса — такую же крупноголовую, как он сам, кавказскую овчарку, то спавшую на сырой земле, спасаясь от жары, то неутомимо носившуюся вдоль забора, охраняя хозяйство деда Друза и немилосердно облаивая всякого, кто шел по улице.

А хозяйство у старого Друза было просторное и богатое: сад, огород, курятник, виноградник, малинник, пруд. Старик уходил в дом только спать. Так и текла бы его жизнь в философском направлении, если бы не проклятые пацюки. Эти расплодившиеся неизвестно по какой причине в ходе перестройки и реформ крысы довели деда до состояния пролетарского гнева, и все его мысли в последнее время были заняты только ими. Дед вынашивал планы их полного уничтожения и готовился к большой военной кампании против богопротивных иродов.

Абелину отвели в доме тихую прохладную комнату, где его никто не тревожил.

Но в первый же день старик предложил ему ночевать в саду под открытым небом. И Егор Аверьянович провел необыкновенную ночь, разглядывая звездное небо, прислушиваясь к таинственному трепету листьев, вникая в перекличку собак, вздрагивая от ударов падающих яблок о землю… Утром старик как бы случайно спросил:

— А ты, сынок, как — женатый?

— Да нет, холостой еще, — как можно равнодушнее ответил Абелин.

— Эх, жалко! — поскреб в бороде старый Друз. — Холостые мужики — они народ беззащитный.

— Это почему же? — удивился Егор Аверьянович.

— А потому что у них рога не растут, — не моргнув глазом ответил старик. — Им ни бодаться, ни упереться нечем!

За сивой щетиной было не разобрать, ухмыляется старый Друз или нет, но одно Абелин уяснил себе сразу — старик непрост и на язык ему лучше не попадаться.

А на следующий день приехал в гости «местный Анискин» — именно так отрекомендовали ему еще в городе местного участкового Григория Лукича Желвакова. Это был суровый, неулыбчивый мужик, с загорелым до вишневого цвета лицом, постоянно промокавший изнутри свою форменную фуражку, на которой пот выступал, как роса поутру, носовым платком.