Александр Содерберг - Сын за сына

Сначала парень промолчал, потом пробормотал «да». София обняла его сбоку. От физического контакта он вначале напрягся, потом расслабился. Наконец пришли слезы.

София чувствовала сотрясения его тела, крепко держала его, пока он рыдал у нее на плече.

Она встретилась взглядом с Йенсом.

Лотар вырвался и отошел в сторону, чтобы побыть в одиночестве. София смотрела ему вслед.

Зазвонил мобильный. Номер скрыт.

– Да? – ответила она.

Голос Роланда Генца был узнаваем.

– Вы навещали нас?

– Где Альберт?

– Альберт у нас.

– Где Альберт?

– Ты знаешь, кого вы забрали, Софи?

Она обернулась. Лотар сидел на скамейке между заправкой и шоссе.

– Да, – ответила София.

– Мы организуем обмен.

– Я хочу, чтобы мы сделали это сейчас, – она старалась говорить спокойно, чтобы не показывать отчаяние.

– Свяжись с Ароном , – перебил Роланд. – Расскажи, что сын Гектора у тебя, что ты хочешь передать его им. Отдай нам Гектора. Нам нужен только он. Если справишься, получишь Альберта.

– Вы были там?

– Где?

– На ферме, когда мы приезжали, Альберт был там?

– Нет.

Звонок прервался.

София продолжала держать трубку в руке. Машины на шоссе мчались в обоих направлениях.

Йенс завел машину.

Михаил вышел из здания заправки.

Лотар встал со скамейки и пошел обратно.

Антония и Ульф лежали в кровати. Они ушли из его квартиры сразу после того, как Антония рассказала ему о случившемся, и переместились всего на два этажа выше, к соседу Ульфа, который, уехав на несколько недель, попросил поливать цветы и кормить хомяка. Хомяк умер, а цветы все еще жили.

Антония с Ульфом лежали на полу, на двух матрасах под одеялом. Ульф был собран, но напряжен, она ощущала это. Антония придвинулась к нему, обняла сзади.

– Я боюсь, – сказала она.

Ульф гладил ее по руке, лежавшей у него на груди.

– Я тебе помогу, – успокаивал он.

– Ты боишься?

Ульф задумался.

– Нет, не думаю, – говорил он на певучем далекарлийском диалекте.

– А что ты чувствуешь?

– Замешательство… и гнев.

Она не могла придвинуться еще ближе – и все равно сделала это.

– Я люблю тебя, Ульф.

– Я люблю тебя, Антония.

Несмотря на странное убранство квартиры и однообразные картины с плачущими клоунами, дельфинами, прыгающими в закат, и натюрмортами с фруктами, Антония почувствовала здесь тепло и покой, ощутила свою цельность.

– Что мы будем делать потом? – спросила она.

– Потом?

– Когда покончим с этим? Сделаем все как надо. Когда посадим Томми, когда будем снова свободны?

– Тогда мы вернемся вниз, в мою квартиру.

– По-настоящему, – сказала она.

Ульф молчал почти полминуты.

– Тогда я привезу тебя к себе в дом. Будем охотиться в лесу. Будем готовить еду и заниматься любовью в разных местах… Хочешь?

– Да, хочу.

Майлз парил под водой. Сознание тлело слабым огоньком. Жизнь текла медленно.

Он наткнулся на что-то. Что-то вертикальное… трос. Майлз замер там, в своем невесомом состоянии.

Огонек внутри его получил кислород, стал гореть чуть ярче, достаточно для того, чтобы в руках у него начала течь кровь. И с помощью этой едва ощутимой силы он подтолкнул сам себя, чтобы подтянуться вверх по тросу.

Двигался он медленно, зависая в темноте. Потом еще толчок… Усилия забирали жизненные силы, которые подходили к концу.

Наконец Майлз вырвался на поверхность. Рука держалась за цепь. На другом ее конце плавал белый пластмассовый буй.

Но кислород не поступал, хотя вокруг был свежий, прохладный воздух зимнего вечера. В горле была пробка, он чувствовал вкус крови во рту, неописуемую боль, пронзившую все тело, глухой стук в ушах.

Все органы вывернулись наизнанку, когда Майлз начал изрыгать воду. Несколько литров соленой загрязненной воды Балтийского моря выплескивались из него равномерным потоком.

Вдруг тело стало пустым, выжатым, как старая губка, сухим, как мертвая ветвь.

Майлз смог набрать немного воздуха в легкие, это произошло само собой. Боль не отпускала, она была сильнее, чем когда смерть вертела его в своих когтях. Постепенно жизнь возвращалась к Майлзу Ингмарссону. Он выжидал около буя, пока не услышал, как Томми Янссон завел машину и уехал. Тогда Майлз поплыл к берегу.

Мокрый, как рыба, он стоял на твердой земле. Море осталось за спиной, в легких был воздух, и из них чертовым фонтаном вырывалась жизнь.