Пьер Буало - Поединок в «Приюте отшельника»

— Чудовищная трагедия, — повторяет Мари-Лор. — Неужели ничего нельзя сделать?

— Слишком поздно. В двадцать четвертом хирургия делала первые шаги. Врачи сделали, что умели.

Доктор задергивает штору и закуривает.

— Никак не брошу, — сетует он. — Трудно смириться с подобным несчастьем. Кроме того…

Он присаживается на угол стола.

— Мсье Беллини уже пришел, — тихо сообщает секретарша.

— Ничего, подождет. Я не рассказал вам самую пикантную деталь. У Жюли Майёль есть сестра — она на десять лет старше.

— Не может быть! Ей что, сто лет?

— Скоро исполнится. Насколько мне известно, дама в отличной форме. Забавно, что слово «столетний» неизменно вызывает у всех смех. Впрочем, забавного во всем этом мало, потому что за рулем машины тогда сидела она. И авария случилась по ее вине. Она превысила скорость — торопилась на свой концерт… Ладно, что-то я увлекся, зовите мсье Беллини.

— Ну уж нет, дорасскажите.

— Ладно, слушайте. Сестру Жюли Майёль теперь зовут Ноэми Ван Ламм. В том году она была в расцвете таланта и славы. О скрипачке Глории Бернстайн слагали легенды.

— И она…

— Да. По неосторожности искалечила сестру.

— Невероятная история!

— Теперь они живут в «Приюте отшельника». Мадам Вам Ламм очень богатая женщина. Полагаю, она делает все возможное, чтобы облегчить жизнь своей несчастной сестры. Но случившееся стоит между ними до сих пор.

Доктор загасил сигарету в пепельнице, встал, вернулся к окну и успел увидеть, как Жюли Майёль выходит за ограду.

— Мне очень трудно общаться с этой пациенткой, — признается он. — Я бы хотел сказать ей… Потеряй она мужа или сына, я нашел бы слова утешения. Но руки… Бедняжка ничего не ждет от жизни, понимаете? Взгляните. Кажется, она все-таки сумела сорвать цветок.

— Да, — подтверждает Мари-Лор, — георгин. Нюхает… Выронила! Будь я на ее месте, цветы интересовали бы меня в последнюю очередь.

— Возможно, цветы — последняя радость в жизни этой женщины, моя дорогая Мари-Лор. Ну всё. Ведите мсье Беллини.

Жюли Майёль медленно идет по улице, инстинктивно прижимая правую руку к больному месту. Две недели назад, после первого осмотра, доктор обвел шариковой ручкой это. Он пытался сохранять выдержку, но она по его лицу поняла, что эскулап озабочен.

— У меня что-то серьезное?

— Нет. Не думаю… Но понадобятся дополнительные обследования.

Он составил список того, что она должна будет принять накануне вечером и утром, перед обследованием.

— Не волнуйтесь, вкус не слишком гадкий.

Врач пытался шутить, чтобы успокоить пациентку, словно она была его бабушкой (на вид этому лысеющему блондину было около сорока).

— Каждый год, в июле, пациентов становится меньше: похоже, люди считают лето неподходящим временем для болезни.

Он обстоятельно расспрашивал Жюли, что-то записывал и сразу заметил, что она прикрывает ладони сумкой. Ему стало любопытно (интересно, что это — ожог, экзема, врожденное уродство?), и он поинтересовался:

— Что с вашими руками?

Она вздрогнула от неожиданности и бросила взгляд на дверь между кабинетом и приемной, где сидела секретарша.

— Полагаете, что…

Она не договорила и с кривой усмешкой принялась снимать перчатки, выворачивая их наизнанку, как делают скорняки, сдирая шкурку со зверька, потом показала ладони врачу. Он с ужасом взирал на искалеченные, покрытые синеватыми шрамами багровые обрубки, на торчащий, как штырь, большой палец и остальные пальцы, непроизвольно подергивающиеся, как при агонии.

— Боже мой… Что за коновал такое с вами сотворил?!

Он сдвинул очки на лоб и сокрушенно покачал головой, глядя, как старая женщина с трагическим достоинством пытается снова надеть перчатки, хотел было помочь, но она остановила его:

— Не нужно, я сама…

Доктор ушел в смотровую, чтобы не смущать несчастную женщину, а когда вернулся, она взглянула на него со спокойной, чуть насмешливой улыбкой.

— Позвольте мне объяснить…

И она пересказала ему всю свою жизнь — триумфальные турне, полные залы, восторженные овации и катастрофа в окрестностях Флоренции. В тот вечер ее душа умерла.

Врач слушал молча, замерев от сострадания и ужаса.

— Я хотела покончить с собой. И даже попыталась.

Он подумал, что на месте бедняжки поступил бы так же, проводил ее по аллее до ворот и на прощание ободряюще похлопал по плечу, как уходящего в бой солдата.

Жюли направилась в сторону казино, ища глазами табачную лавку, которую заметила по пути в клинику. На улице было невыносимо жарко, и больше всего ей хотелось сесть на бортик тротуара, как какой-нибудь бродяжке, и передохнуть. Идея нелепая, даже дикая — когда она устает, подобные мысли часто приходят ей в голову. Табачная лавочка называется «Циветта». Забавно, двадцать лет назад она покупала сигареты в Париже, у Пале-Рояль, и та лавка тоже называлась «Циветта». Тогдашний ее терапевт был категоричен: «Никакого алкоголя, никакого табака, иначе…» Теперь она может позволить себе все, что угодно, потому что устала бороться. Да, устала, но страха не чувствует. Какая, к черту, разница?!