Святослав Логинов - Фантастика и Детективы, 2014 № 3 (15)

— Варенье бери, — потчевала Наша. — Тут всё из лесной ягоды сварено, самое пользительное. Малина, земляника, черница, гоноболь…

— Ежевика ещё… — подсказала одна из воспитанниц.

— И ежевика, куда же без неё. А сварено на меду. В деревне пасека есть, мы там медок берём. Но сегодняшнее варенье на диком меду, семь лет выдержано, от него сила прибывает.

Было бы толку от этих прибытков, а то Челис вряд ли заметит, что противник варенье на диком меду травяным чаем захлёбывал. Хотя варенье славное, особенно черничное.

К концу подходила третья чашка чая, и варенья были все перепробованы, когда дверь тихонько отворилась, и в избу вошла Люца. Бросила полушалок на сундук, подошла к столу.

— Так и знала, всё без меня выдули.

— Осталось на чуток, — Наша налила чаю, маленько подвинулась, чтобы Люце было, где сесть. — Таша, голубушка, вздуй самовар заново, нам сегодня много понужнобится.

Таша, та самая, разговорчивая, взяла самовар, унесла в кухонный закут. Слышно было, как она сыплет в самоварное нутро шишки и ставит лучину, как прилаживает жестяную трубу одним концом на самоварную конфорку, другим в круглую печуру, чтобы дым наружу уходил, а не в избу.

«На улицу не пошла, — с тёплой усмешкой подумал Грац, — боится рассказ пропустить».

Из-за печи слышалось сопение Таши, раздувавшей огонь в самоваре.

— Люцинька, — раздался её голосок, — расскажи, что там было.

— Ничего интересного. Старикашка плюгавенький. Увидал меня и давай турусы на колёсах подкатывать: я-де — знаменитый волшебник, всё на свете могу, хоть бы тебя и королевою поставить.

— А ты?

— Прогнала его, пусть страдает. Куда мне такой — гриб-сморчок, ему, никак, лет шестьдесят будет.

— Больше, — сказал Грац, — ему уже под восемьдесят.

— А он что? — спросила Наша.

— Осерчал, ажно затрясся, я думала, падучая у старичка приключилась. Я, говорит, прямо сейчас пойду и омоложусь, а вернусь уже со сватами. Мне-то что? — иди, омолаживайся, только от меня подальше.

Люца говорила спокойно, и не вязались холодные, ленивые слова с выражением трогательной беззащитности на личике девятнадцатилетней девчушки. Страшная вещь — этакий дар.

— Ты смотри, — предупредил Грац, — он в самом деле могучий чародей и вполне может омолодиться. Лет себе, конечно, не убавит, против закона времени никакая наука не сильна, но осанку выправит, волосы кучерявые на плеши отрастит, зубы новые вставит, брови соболиные.

— И пусть. Всё равно он душной, не хочу такого, — Люца безнадёжно махнула рукой и уставилась в чашку. — Что за невезение, все женихи как повывелись, один сор остался. А мне уже девятнадцать, засиделась в девках. Вон, Данка и не искала никого, а какого себе дролю нашла! Слушай, Дана, может мне его у тебя увести? Ты молодая, себе нового найдёшь, ещё и лучше.

Взгляд ласковых глаз остановился на Граце, и того холодом продрало от того тёплого взгляда. Грац вслепую нашарил ладонь Даны, и в груди отпустило. Нет уж, Дану свою ни на кого не сменяю…

— Люца, не дури! — прикрикнула Наша. — Я ведь не посмотрю, что ты взрослая девка, задеру подол и отхожу по круглой попке, надолго запомнишь, — большуха кивнула в сторону дверей, где за притолоку была заткнута длинная ивовая розга. Вид у неё был грозный, хотя, если приглядеться, можно разобрать, что висит прут исключительно для порядка и от многолетнего неупотребления пересох и, если случится им взмахнуть, то немедленно воспитательный жупел разлетится на куски.

— Уж и пошутить нельзя, — набычилась Люца. — Что же я, совсем дурная, не вижу ничего? А всё равно обидно.

— Люцинька, что ты? — самая младшая из девчонок, которой по совести, в ухоронке сидеть следовало вместе с малышнёй, кинулась на шею Люце, принялась гладить, приговаривая: — Ты же у нас самая лучшая, мы все тебя любим, все-все, а баба-Наша всех сильней!

— То-то она обещалась прутом выдрать, при посторонних, по голому…

— Так это она не всерьёз. Ну, скажи, тебе когда-нибудь попадало? Мне — никогда. А ты такая замечательная! Просто ты сейчас устала. Старикашка этот противный приставал, а ты его отшила. Пошли в светёлку, полежишь, отдохнёшь. Когда самовар закипит, нас позовут. А я тебе песенку спою. Помнишь, я ещё малявкой была, ты нам пела:

Люца поднялась и послушно пошла за малолетней подругой.

«А ведь у малявки тоже дар, — подумал Грац, — успокаивать обиженных, утешать плачущих. До чего же светлые девчата собрались вокруг тётушки Наши! Даже в Люце нет зла, хотя всё, казалось бы, к тому склоняет».