Анатолий Степанов - Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года

— Вы у Николаева Феликса Николаевича спросите, откуда Иванцов деньги в дом приносил! Он-то знает, да помалкивает, да вас за нос водит, хорошенький такой! — выпалила она с ненавистью.

— Вы не много берете на себя? — подавляя высокомерный тон, спросила Виртанен, а сама подумала: «Как смеет эта баба говорить такое, как язык у нее поворачивается?!!»

— Ну! — продолжала та. — Раз в год, а то и два муж куш закладывал в подполье — тысячу рублей! Большой куш — для нас большой, а для тех, кто ему отваливал, так, сдача…

— Когда последний раз муж принес деньги?

— Должен был восемнадцатого принести, да не принес. Может, ему не дали? А чтобы не просил — прирезали?

Люба взяла себя в руки.

— Давайте присядем, Надежда Васильевна, я буду записывать ваши показания. А вы мне спокойно и обстоятельно все поясните. Кто передавал вашему мужу деньги, за что?

— Помните, Любовь Карловна, вы все допытывались, кто шахеры-махеры в милиции покрывает? Он, Феликс Николаевич, и покрывает. Тоже можете в свой протокол внести. Коль у меня дома дело до обыска дошло, зачем же мне теперь молчать, легче не станет. А дальше ваше дело разбираться.

— Я сейчас приглашу подполковника Николаева. Вы повторите это при нем?

— А сколько хотите! Мне уже все равно. Это раньше я вас боялась, а теперь уже все без разницы…

— Хотите сказать, боялись, что обнаружится тайник?

— Вообще боялась, а теперь… без разницы. Зовите, зовите своего Николаева, — Иванцова скрестила руки на груди, поджала губы и победно посмотрела на Виртанен.

У Любы задрожали колени. Но она поднялась и вышла в сад. Николаев, как сторожевой пес, караулил на крыльце. Как ему сказать? Люба только молча кивнула, показывая, что он может зайти. Она внимательно контролировала реакцию Иванцовой и Николаева на встречу лицом к лицу.

Николаев был явно обескуражен, но смотрел невозмутимо, почти спокойно. Иванцова сразу спрятала горящие глаза — мука, неизбывное отчаяние появились в ее лице.

«И в этом страдании, — невольно сочувствуя ей, поняла Виртанен, — она готова клеветать, порочить… Бедная женщина, не ведает, что творит. Конечно, ей же очень страшно. Она спасается, как умеет… А по-честному, по-честному сил не хватает».

— Товарищ подполковник, — чеканно заговорила Виртанен, — только что Надежда Васильевна Иванцова заявила мне, что вы, Николаев Феликс Николаевич, знаете об источнике нетрудовых доходов покойного сержанта Иванцова.

— Нет, этого я не знал, не знаю и знать не могу, — спокойно произнес Николаев. В его лице появилось отчужденное презрительное выражение.

— Но ведь вы, вы, — сорвалась вдруг на крик Иванцова, — поменяли график дежурства! Дмитрий шестнадцатого должен был выходить, вышел восемнадцатого, когда его убили!

— Да, я изменил график на основании заявления вашего мужа и разрешающей резолюции Хрисанфова. Если я верно помню, у вас болел ребенок, сержант Иванцов просил освободить ему дневные часы. Вы, Надежда Васильевна, насколько мне не изменяет память, не брали бюллетень, который вам оплачивается только на восемьдесят процентов.

— Митя говорил другое, — голос Иванцовой задрожал. — Да, ребенок болел, верно. Но Митя говорил: восемнадцатого сам дежурит, я специально с ним договорился, я с ним потолкую: или — или…

— Что это значит? — остановила Виртанен Иванцову, обращаясь к Николаеву. — Какая альтернатива могла возникнуть?

— Скорее всего речь идет о жилищном вопросе, который Иванцов поднял, в нарушение всех инструкций настроив рацию на мой селектор. Об этом мы уже говорили с вами, Любовь Карловна. Никаких альтернатив Иванцов передо мной не выдвигал. — Николаев все так же спокойно говорил, с достоинством — он ведь сейчас говорил правду, не лукавил перед Любой. Как только Иванцов повел тогда речь об ордере, Николаев прервал связь, указав сержанту на недопустимость внеслужебных переговоров в эфире. «Видимо, доложив, что груз мандаринов прошел нормально, Иванцов имел намерение меня шантажировать, — думал Николаев сейчас, — но этой возможности я ему не дал. Хоть тут бог спас».

— Не-е-е-т! — ехидно закричала Иванцова. — Не-е-ет! — и грубо, хамски принялась «тыкать». — Ты знаешь, подполковник, о чем был разговор. Или квартиру давай, или Митя про все твои дела сообщит! Вот, Любовь Карловна, почему его убили, вот почему Николаев убийц покрывает! Мандаринчики…

— Почему вы упомянули о мандаринах? — в упор спросила Виртанен.

Но Иванцова, поняв, что зашла слишком далеко, замолчала, крепко стиснув губы.