Анатолий Степанов - Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года

Виртанен постучала в застекленную дверь веранды. Откликнулись не скоро. Отодвинулась занавеска, и через стекло Любовь Карловна увидела полное, как у Надежды, моложавое лицо с утомленным, но добрым взглядом ясных глаз.

Дверь отворилась.

Виртанен протянула свое удостоверение.

— Доброе утро, Зинаида Агеевна. Я хотела видеть Надежду Васильевну.

Брови Пряхиной медленно поползли вверх.

— А Нади у меня нет… Не приезжала она ко мне. Давно уже.

— Как так? — Люба вдруг заподозрила неладное. — Мне сказали, что она взяла отпуск и поехала к вам. Но и с вами мне есть о чем поговорить.

— Да вы проходите, — посторонилась Пряхина, пропуская Виртанен на веранду. — Неправильно вам сказали, — она вдруг внимательно посмотрела в лицо Любы. — Вы не волнуйтесь, цела моя дочка. У тетки она, у сестры моей. Чего ей делать в нашей-то пыли, среди степи и песка? Она к тетке на лиман поехала. Там и покупаться, и рыбки свеженькой, и сады там. Сейчас самые персики. А что?

— Где это? — справилась Люба. — Далеко?

— Далековато. Километров сто, если отсюда. Куда ж вы по жаре поедете? — сочувственно спросила Пряхина, очевидно, решив, что капитан милиции немедленно бросится вдогонку. — И вообще, может, не стоит лишний раз дочку мою трогать? А то и правда, может, я вам вместо нее все расскажу? Надя мне о вас так хорошо говорила. Такая, говорит, милая женщина, даром что милиционер.

— Что же это она так о милиции? — улыбнулась Люба. — У нас немало женщин, немало и людей хороших служат.

— Ну, как-то… — замялась Пряхина, — а вы проходите, Любовь Карловна.

В карельских деревнях никогда не видела Виртанен таких комнат. Сверкала полировкой дорогая мебель. В нише стенки — цветной телевизор. Много хрусталя, фарфоровых безделушек, все дорогие, такие в Петрозаводск привозили из московских магазинов «Ядран» и «Лейпциг».

Люба села в глубокое светлой обивки кресло.

— Что я могу сказать? — со вздохом начала Зинаида Агеевна, устроившись в таком же кресле напротив. — О покойниках плохо не говорят, царствие Мите небесное, — она замолкла. — Мы про него ничего плохого не знали. Как же мы можем сказать, за что его убили? Ни за что, это понятно, не убивают… Значит, что-то было. А что?.. — она развела руками. — Я верно говорю?

Виртанен согласно кивнула.

— Люди стали на нас по-разному смотреть. Сочувствуют, конечно, есть и которые осуждают.

— За что?

— Да как же? Митю как убили, возле моей Нади самое высокое милицейское начальство вмиг закрутилось! — Женщина сделала характерный жест рукой, словно хотела подчеркнуть последнюю фразу. — Начальство когда внимание оказывает? Вот именно, когда у него самого рыльце нечисто, а кто-то другой за ихние дела поплатился. Вся наша родня так считает.

Виртанен слушала Пряхину и удивлялась. Еще ни одного вопроса не задано, а она будто заранее готовилась к ответам, говорит, говорит…

— Кто именно из руководителей УВД проявлял особенное внимание к вашей семье? — остановила Люба Пряхину.

Та уверенно продолжала:

— Первое время и Шатурко, и следователь, какой дело вел, Шевченко его фамилия, и начальник ОВО Николаев… Уж он особенно старался. Правда, он что… Брат мой, он был матросом, говорит, что Николаев на судах помощником по политической части плавал, это вроде попа: и исповедь прими, и грех укроти. Привык, в общем, товарищ подполковник с людьми работать, людям в нелегкую минуту помогать. Так он аж всех нас вниманием оделил. И брата, и сестру, и сватью, Митину маманю. Все говорил: не верится, не верится, что сержанта вашего нет на свете. Долго не верил. Последнее время уж и сказать ему хотелось: да не прячем мы Митю, рады бы…

— Я слышала, что Николаев человек отзывчивый. Слышала и другое. — Люба решила сбить Пряхину с «накатанной дорожки». — Вроде слух прошел, жив ваш зять. Слух нехороший. Мол, убежал с поста, от грехов.

Пряхина нахмурилась.

— Не знали мы, — повторила с настойчивостью, — какие грехи могли за Митей водиться. Не знали и не знаем. Для нас он был свой, девять лет они душа в душу прожили, дочка моя не жаловалась. Для нас он был отец внучки моей, хороший отец. И дурного слышать о нем не хочу.

«Не сдвинешь с затверженного», — невольно подумала Виртанен.

— Когда вы виделись с зятем в последний раз?

— На праздник. Восьмое марта отмечали здесь, у меня. Они любили в праздник ко мне…

— Значит, молодые от вас уехали на следующий день? Они что, были свободны утром девятого?

— Митя не работал, он только пришел с дежурства, а Наде надо было выходить с утра. Так они же с приятелем были, у приятеля своя «Волга». В полседьмого поднялись и поехали.