До недавнего времени Аньи оставалась наложницей Майкла Оуэна, теперь принадлежала ему. Он содержал ее, оплачивал ее квартиру, щедро давал на карманные расходы и время от времени баловал подарками. За это она предоставила в его распоряжение свое тело. Даже если это не вполне ее устраивало, это было лучше, чем стоять у конвейера, упаковывать в коробки игрушки или лампочки за пятьсот юаней в месяц и делить комнату с семью такими же молодыми женщинами. Аньи это понимала, потому не жаловалась. Она ведь далеко не дурочка и умеет держать себя в руках.
Это было, если угодно, временное соглашение, и оно, как и любой деловой контракт, основывалось на подсчете прибыли и издержек. На текущий момент обе стороны находили сделку выгодной. Но ни одна из них не замедлила бы расторгнуть контракт, подвернись лучшее предложение. Любовь – это нечто совершенно противоположное.
Почему Майкл Оуэн так и не смог понять этого? Он ведь интересовался историей, читал книги, в которых так подробно описана жизнь наложниц в Древнем Китае. Почему он так ничего и не понял? Когда ситуация накалилась, Тан пытался объяснить ему, кто такая наложница. Но Майкл глядел на него, как разъяренный бык. Аньи не наложница, она другое. Он, Тан, не имеет ни малейшего представления, что она значит для Майкла. Она его подруга и единственная любовь. И она его любит, не за деньги, не за Америку, в этом нет ни малейшего сомнения. Она учит английский, скоро они поженятся и уедут в Штаты.
Этот приступ бешенства глубоко оскорбил Тана. Слова Майкла Оуэна напомнили ему смех гарвардских студентов, когда он пытался изложить им свою идею Китая как мировой фабрики. Те его высмеяли, этот накричал на него, и все по одной причине: они не понимали его страны. Даже Майкл, который пытался. Они не имели ни малейшего представления о настоящем голоде, не знали, каково это, когда тебя обманывают на протяжении десятилетий. Ни студенты Гарварда, ни Майкл, ни тем более его отец не знали, что значит жить не своей, не настоящей жизнью, то есть жить вполсилы или не жить вообще. И никогда не ощущали стремления жить по-настоящему.
Выходка Майкла Оуэна не шла у него из головы. Американец так разгорячился, что Тану стало любопытно. Что, если он действительно ошибается насчет Аньи и она редкое исключение среди наложниц? Тан спрашивал себя, обрадовало бы его или огорчило, будь оно так?
Когда в следующий раз Майкл на пару дней отбыл в Висконсин, Тан пригласил Аньи на ужин. Она действительно не производила впечатления обыкновенной любовницы китайского бизнесмена, каких он повидал десятки, если не сотни на своем веку. Те были неотличимы друг от друга, но Аньи выделялась среди них. Умом, красотой, уверенностью в себе. Ее гордость – вот первое, что бросилось ему в глаза. Черта, крайне не свойственная девушкам с конвейера, которые через караоке-бар кидаются в постель к первому попавшемуся богачу. Она принадлежала их кругу, но, в отличие от них, позволяла себе выбирать. Это читалось на ее лице, в глазах, в каждом движении. Тан видел ее насквозь. Пусть крутит хвостом перед своим Майклом, его ей обмануть не удастся. Аньи вырвалась из беспросветного мира своего детства и не хотела туда возвращаться. Она понимала, что реформы дали шанс многим, но и тех, кто остался в проигрыше, оказалось не меньше. Что в условиях рынка каждая вещь имеет свою цену, которая определяется соотношением спроса и предложения. Каждая вещь, и она, Аньи, не исключение.
Понадобилось еще одно свидание, чтобы убедить ее, что она ничего не потеряет и даже кое-что выиграет, если согласится заглянуть к нему, Виктору Тану, домой. И она оказалась достаточно умна, чтобы не отказаться. Как хороший хедж-менеджер, она подстраховала свои инвестиции, ведь со стороны Майкла Оуэна не было никаких гарантий. За ночь Тан совокупился с ней три раза и впервые понял, что значит получать удовольствие от секса. Хотя, возможно, здесь примешалось чувство удовлетворения от того, что он снова оказался прав.
Тан встал, оделся и бросил на Аньи взгляд, на который она не ответила. Он вышел из спальни не попрощавшись и так же молча спустился по лестнице.
На столе в столовой лежали серебряные палочки для еды и бело-голубая посуда, так гармонировавшая с розовым деревом. Холодные закуски выглядели очень аппетитно. Тан велел повару приготовить традиционный китайский обед из двенадцати блюд, охладить бутылку «Дом Периньона» и принести из подвала еще две «Петрюса» 1989 года.
Читать дальше