Фридрих Незнанский - У каждого свое зло

Назовите это гордыней, манией, шизофренией — как угодно! Но все эти книги, все эти вещи, доставшиеся ему с таким трудом — даже отцова «птичья» коллекция, которую он в меру сил расширил и умножил, — будут пребывать у него, в его владении до тех пор, пока он находится в памяти и здравом рассудке! Точно так же считал в свое время и его покойный отец, уже тогда не обращавший никакого внимания на досужие разговоры о том, что все коллекционеры — психи и наполовину жулики…

Но что-то сегодняшний день уже утомил его. И снова, несмотря на Аллины обещания, ломило суставы. Когда же они начнут ему помогать, эти проклятые уколы! Бросив последний взгляд на плотно увешанную картинами стену, на стеллажи, на шкаф красного дерева, он нашел в себе силы еще раз счастливо улыбнуться своим сокровищам и спустя минуту-другую, когда в дверь позвонили, спал крепким, крепче не бывает, сном…

Марина подняла голову на этот звонок и, ни минуты не раздумывая, кто бы это мог быть, сразу догадалась: накаркала, призвала племянника Ярика. И впрямь это был он, тот самый Ярослав, о котором она совсем недавно думала с такой не очень ей самой понятной неприязнью. И, глядя на него сейчас, она лишний раз убеждалась, что совсем не на пустом месте выросла ее неприязнь к этому малому, хотя, в сущности, какое ей вроде бы до него дело! Кто-то, возможно, и назвал бы его симпатичным, но ей он был отвратителен. Лживость, безволие, захребетная сущность его натуры — вот что виделось ей во всей повадке этого племянничка, в неестественности, разболтанности всех его движений — словно вместо суставов у него везде были шарниры. И глаза… Неестественно темные, с огромными зрачками — то ли больные, то ли распаленные скрытым вожделением… Вообще-то странно — в прошлый раз он был какой-то сонный, словно заторможенный, словно в его мире время шло по крайней мере раза в два медленнее. А сегодня — совсем другой: суетливый, разговорчивый, хихикающий.

— О, привет, старуха, — нисколько не удивившись тому, что открывает именно она, сказал Ярик, с ходу беря такой тон, словно они были если не близкими родственниками, то уж ровесниками точно. Сопляк! — Слушай, — продолжил он свой ни с чем не сообразный текст, — а что дядьку мой? — Это он с некоторых пор так, почему-то на украинский манер, начал именовать Антона Григорьевича. — Дома? Никуда не сбежал? В больницу не лег еще, старый черт? А то он мне позвонил вдруг — проведай старика, племянничек, то да се… С какого, думаю, огурца? То сто лет про меня думать не думал, а тут — нате вам. — Неся всю эту околесицу, Ярослав снял куртку, повесил ее на вешалку, разулся, поискал глазами тапки, не нашел — тапки стояли в галошнице, обулся снова.

Словом, нельзя было смотреть на это без слез и раздражения. Почему, с какой стати она должна всем этим любоваться? У нее и своих проблем хватает. Вот она торчит здесь, с этим полоумным, а Николай там никак не может ей прозвониться… И Марина не выдержала.

— Антон Григорьевич! — крикнула она в комнату. — Тут Ярик пришел, так что я вас покину, хорошо?… А ты, — строго сказала она Ярославу, — дождись мою маму, не оставляй его одного, он только на уколах и держится, понял? Или, если не дождешься, позвони в нашу дверь — я выйду! Только не уходи просто так — замок не всегда снаружи защелкивается, мы его обычно ключом закрываем. Вообще-то мама вот-вот появится, ты понял или нет?

— Слушаюсь, товарищ командир! — кривясь в нелепой ухмылке, дурашливо расшаркался перед ней Ярослав и, не дожидаясь, когда она уйдет, ввалился в комнату больного. — Здорово, дядьку! — гаркнул он с ходу — точно так же глупо и громко, как гаркнул давеча ей.

Покачав головой, Марина шагнула за порог соседской квартиры, мимолетно подумав, что, наверно, не очень хорошо поступает, оставляя старика одного. Но в конце-то концов — племянник он деду или не племянник? И вообще, что уж такого там может случиться?

Дядька лежал на спине, как в гробу, желтый, кости лица выперли.

— Ну ты, дядьку, даешь! — сказал Ярослав, приближаясь к изголовью вплотную. И вздохнул с облегчением: вот здесь, впритык, было видно, что дядька таки жив, только пребывает в глубоком, каком-то бессознательном, по всему судя, сне.

Вообще-то у Ярослава было намерение попросить у дядьки взаймы — а иначе с чего бы он к нему поперся?! Ну, конечно, отдавать бы он ему не стал — с каких, собственно, шишей? Что он, работает, что ли? Магазин держит? А и не отдаст — ничего зазорного не будет: дядька и сам бы должен понимать, что раз его единственный племянник — человек еще молодой, значит, ему деньги нужны, много денег. Тем более что у племянника такая большая проблема — героиновая зависимость. Была б анаша какая или там «экстази» — он бы и слова не сказал, ну а «гера»… тут человек и сам бы должен понимать, не маленький. И вообще, хрен ли дядьке сидеть на этих своих сокровищах? Жизнь — она придумана для молодых, а дядька Антон — он старый уже, зачем ему коллекция? А ему, Ярославу, очень бы сгодилась, ему деньги нужны, много денег! И, главное, у него уже есть один урод, который предлагает за дедовы книжки хорошие бабки… Ну, не за все, конечно, за некоторые… Все — это дураком надо быть, чтобы все сразу продать. А вот так, понемногу — почему бы и нет? Очень даже замечательно!