Надежда Зорина - Коллекционер желаний

Вошла в комнату. Голая и действительно босиком. Нет, она не играет, видно, действительно пока убивать его не собирается. В руке полотняный мешочек. Зачем она его принесла?

– Заждался, милый? – Нина чуть пошатнулась и засмеялась пьяно. – А я все сидела и думала. О нас. И знаешь, что я решила? Я Пашку уберу раньше, не нужно ждать долго. Только Мишенькино наследство получу – и того в расход. Мы и так слишком долго ждали. Так и жизнь пройдет.

– Ты права, ты права. Иди ко мне, моя девочка. Я так замерз без тебя. И в прямом, и в переносном смысле.

Нинель засмеялась, тряхнула мешочком и подбежала к нему.

– Ну, здравствуй, мой маленький. Как давно мы не виделись с тобой так. – Она села рядом, развязала мешочек и высыпала изумруды ему на живот.

– Мой откупной? – Женя рассмеялся и тронул пальцем изумрудную горку.

– Нет, маленькое утешение, способ прожить без меня и не печалиться. Но сейчас… Господи, как хорошо смотрятся изумруды на твоей коже. Тебе они очень идут. – Она разворошила камешки, распределяя их ровным слоем на его животе и груди.

– Ты хочешь включить их в игру? Ну тогда все не так, все должно быть совсем по-другому. – Женя ссыпал камешки себе в ладони. – Тебе они пойдут больше.

Зеленые драгоценные звездочки на белом бархате кожи. Пять, шесть, семь. Ты сама затеяла эту игру. Ты всегда затевала все игры. И неизменно побеждала. Потому что заранее знала, чем закончится игра, затеянная тобой. Что же случилось сейчас? Почему конец этой игры, самой опасной в твоей жизни игры, ты не предусмотрела? Ты, наверное, очень удивишься, хоть и не склонна удивляться вообще, предпочитаешь удивлять сама. Ах, если бы ты могла просчитать всю партию, начатую тобой еще до Москвы, не на три шага вперед, а хотя бы на пять, ты бы поняла, что другой конец и невозможен. Ты доверилась и расслабилась. Разве можно в такой игре доверяться партнеру?

– Восемь. – Маленький камешек лег на левую грудь. – Девять. – Камешек лег на правую.

Нинель чуть выгнулась и прикрыла глаза.

Да ты, моя девочка, просто постарела. Твоя, даже потвердевшая в предвкушении наслаждения, грудь уже слегка морщит. Да и шея подернулась морщинками, а веки совсем обветшали. Может быть, этим-то все и объясняется.

– Десять. – Камешек лег на левую ключицу. – Одиннадцать. – Камешек лег на правую.

Маленькие изумрудные звездочки на пожелтевшем от времени бархате. Тридцать два изумруда. Откупной, что бы ты ни говорила, все равно своего рода взятка. Дала на лапу своему бывшему любимому мальчику? Нет, разложила на его теле изумруды для того, чтобы он потом разложил их на твоем – обездвижил тебя, доверчивую, не способную больше вести никакую игру, дурочку и…

– Тринадцать. – Камешек лег на левое предплечье.

Раскладывать дальше? Или остановиться на чертовой дюжине? Она куда больше подходит к обстановке, чем аморфное число «тридцать два».

– Мальчик мой, как же я тебя…

– Четырнадцать. – Камешек лег на правое предплечье.

Нинель застонала, потянулась к нему приоткрытыми влажными губами.

– Пятнадцать. – Камешек лег на левое веко. – Шестнадцать. – Камешек лег на правое.

Ты всегда любила такие игры. И меня, своего партнера по играм, ты тоже любила. Ты любила своего кровавого мальчика, лучшего исполнителя твоих черных пьес, послушную игрушку, несущую смерть.

Смерть. Ну вот и все. Мы больше не вместе. Твоя игра закончилась.

– Женя, Женечка… – Нинель приподняла руку, камешки соскользнули с ее плеча. – Мальчик мой, – рука потянулась к нему.

Ловко, одним движением, он выхватил из-под диванной подушки пистолет, приставил к ее лбу и выстрелил.

Вот теперь действительно все. Игру мы закончили.

Тело задергалось в конвульсиях. Зеленые драгоценные звездочки пришли в движение, скатились со своих мест, посыпались на диван и пол.

Ну хватит, хватит, успокойся. Пора уже угомониться, затихнуть. Тише, тише, тише, тс-с. Как долго длится твой смертный экстаз. Твой любовный экстаз всегда длился долго. Ну все, ну все, хватит наконец!

Затихла.

Женя сгреб изумруды. Пересчитал, ссыпал в мешочек. Оделся. Принес Нинины вещи из той, другой, комнаты – коричневый строгий английский костюм, коричневую, в тон, блузку, белье.

Одеть труп оказалось очень трудно, особенно намучился он с колготками, которые все перекручивались и никак не хотели натягиваться ровно. К тому же Женя боялся их порвать – рваные колготки у жены богатого бизнесмена сразу же вызовут подозрение. Было неприятно прикасаться к ее коже, все еще теплой, но ставшей вдруг какой-то фальшивой, тошнотворно рыхлой и шершавой.