Яна Темиз - Призраки балета

– То есть получается, что есть второй убийца? – Лиза протиснулась вперед, чтобы услышать ответ.

– Скорее всего, есть. Честно говоря, – не удержался он от мальчишеского хвастовства, – я так с самого начала думал.

Он замолчал, напряженно глядя на Лизу. Почти невежливо отмахнулся от ее еще не заданного удивленного вопроса и быстро, ни с кем не попрощавшись, пошел вниз.

Она напомнила ему, как они стояли за кулисами, как обсуждали убийство и как его удивил этот ее жест – угрожающе вытянутые руки с напряженными пальцами… теперь он понял, что должен был подумать тогда, но почему-то не подумал.

Что ж, все правильно, будем искать.

Существует второй убийца, не имеющий никакого отношения к театру и балету, и я, похоже, знаю, как его искать. Вернее, с чего начать. Потом будет много рутинной работы, длинных, ничего не дающих допросов, ощущение собственного бессилия и отчаяние от отсутствия результатов… но будет и другое – внезапные озарения, случайные, почти волшебные совпадения, правильные догадки.

Ради этих редких моментов стоило работать в полиции, и он почти понимал их – этих танцоров, готовых на любые жертвы ради выхода на поклон и пятиминутных аплодисментов.

А потом занавес закрывается – и для них все начинается сначала.

Как сейчас начинается для него новое дело.

Время, отведенное в его жизни на балет и всякие страсти вокруг балета, закончилось.

– Спасибо, Лиза! – крикнул он, спустившись почти на целый этаж. – Заходите в гости! Занавес закрывается!

Вот именно. Это она и чувствовала: занавес закрывается, чудес больше не будет, расходимся по домам.

Отвратительное, одно из самых неприятных для нее чувств.

Лиза всегда очень болезненно ощущала движение времени.

Это было у нее с самого детства, и она всегда стеснялась признаваться в приходящих к ней мыслях, словно чувствовала, что ее не поймут или скажут, что о таком думать не следует. И, глядя на облетающие осенние листья, думала, что прошла еще одна осень, что почти зима, которая тоже пройдет, и все будет таять и зеленеть, и те, новые, листья тоже пожелтеют и начнут облетать, и зима придет снова… и голова маленькой Лизы начинала кружиться от невозможности представить бесконечность, и хотелось почему-то плакать от осознания ее неизбежности и собственной незначительности в этом круговороте…

А взрослые… разве им такое расскажешь? Они и звуков времени не слышат, иначе разве они радовались бы очередному Лизиному табелю? Да, конечно, в нем одни пятерки, но он же шуршит, как время, как еще одна перевернутая страница: «переведена во второй класс» – совсем другая жизнь, правильно?

Время шуршало, как бумага. Не тикало, не стучало стрелками, не сыпалось песком – оно шуршало переворачиваемыми страницами, оно читало нас, как мы читаем книги, оно отрывало странички нашей жизни, как мы безжалостно обрываем отрывной календарь: шуршит никому уже не интересная газетная бумага – прожит еще один день.

Время шуршало, как закрываемая на ночь штора… или как тот самый пресловутый занавес.

Может быть, поэтому его и не было в ее странном сне?

Лиза вздохнула и, бросив последний (самый последний – а вдруг все-таки?..) взгляд на огромное, беззащитно обнаженное окно без занавесок, пошла в комнату старшего сына. Там были книги, и Лизе почему-то захотелось вытащить одну из них наугад и прочитать, что попадется на первой попавшейся странице, – так они делали с подружками когда-то давно, когда время шуршало ее собственными, а не детскими школьными табелями, когда надо было еженедельно отдавать родителям на подпись дневник и молча удивляться, что их не огорчает очередная перевернутая страничка, когда хотелось плакать, глядя на падающие снежинки, тающие и исчезающие навсегда.

Ей попался учебник литературы. Вернее, литературная энциклопедия для детей, привезенная ее идеалистом-отцом, свято верующим в просвещение, образование и прочие прекрасные вещи, для ее сорванцов-мальчишек, предпочитающих любой книге скейт-борд, мяч и велосипед.

Не книга, а призрак книги, подумала Лиза, не выйдет твое гадание. Зато честно, возразил ей тот внутренний голос, который постоянно, даже во сне, взывал к ее отвлекающемуся разуму, что вытащила в темноте наугад, то и читай.

«Не говори с тоской: их нет,

Но с благодарностию: были», – прочитала она на верху страницы, поднеся раскрывшуюся книгу к крошечному ночнику.

Жуковский, надо же, какая старина! Сверив свою догадку с окружающим стихи текстом и убедившись, что память отличницы не подвела, она вгляделась в выпавшие ей строки.