Максим Мартынов - побудьте понятым

Другое дело, когда ты вышел погулять с плакатом, никого не трогал, объяснял всем интересующимся свои «Верховного в отставку», а тебя забирают в кутузку, потому что митинг не согласован. Или хуже, когда к тебе приходят потом на работу, на учёбу и увольняют или отчисляют. Что это?

А Коля – он ведь всего лишь репостнул запись, которую прочитал всего один человек, и тот прочитал только затем, чтобы донести куда надо.

И что дальше? Дальше будут судить за жесты, за косой взгляд в сторону власти, за невысказанные мысли, в конце концов? Куда катится закон…

С другой стороны. А сам Верховный не экстремист? Когда он пришёл, Конституция выглядела совсем по-другому. Он даже обещал к ней не притрагиваться, так как она священна. А сам подмял её под себя. Не смог отказаться, потому что вокруг созрел культ. Культ – соблазнительная вещь и, выходит, весит больше, чем Конституция. И чем действия Верховного отличаются от насилия? Он же насильно, планомерно и цинично, через телевизор и газету вложил в людей мысль, что Верховный им жизненно нужен. Что Россия без Верховного – уже не Россия. И что до Верховного Россия тоже не была Россией, и после него России не останется. С последним, кажется, придётся согласиться. И кто в этом виноват? Он поставил себя вместо Конституции и любого другого закона. Верховный – настоящий экстремист. Но вот незадача. Говорить это – тоже считается экстремизмом…

Время в камере, в бездействии и в неопределённости течёт одинаково вечно. На диалог с Колей понадобилась пара минут, затем каждый уходит в себя, в своё одинаковое горе. Кира с детьми уже потеряла Лёху, наверняка звонит на работу, а там ей говорят, что он уволен. Ну и что подумает Кира?

Из-за решётки Лёха видит окно дежурки и часть коридора, выкрашенного напополам белой извёсткой и голубой краской. То же сочетание имели стены в доме творчества, где работал Лёха, да ещё Перелезков, мельтешивший в окне, в один момент почти неуловимым движением почудился Лёхе директором. Да ещё Лёха представил, как директор, высказывая за очередную безынициативность, вдруг говорит «Грешишь, Василич, грешишь». Лёха содрогается и уходит всё дальше мыслью в дом творчества.

Безынициативный. Лёхина зарплата педагога делилась на две части. Оклад (минимальный размер оплаты за количество проведённых занятий) и стимулирующую премию, которую можно было заработать за участие в конкурсах, общественных мероприятиях с детьми и тому подобное. Премия складывалась из заработанных за полгода баллов. С этими баллами всегда было паршиво. Копишь их, копишь, зарабатываешь разными конкурсами и соревнованиями, мучаешься, оригинальничаешь, думаешь, чего бы такого-этакого выдумать, чтобы удивить и детей, и конкурсные комиссии. А к концу года директор берёт и меняет правила начисления. И выходит, что ты не в тех конкурсах участвовал и не с теми детьми, а приближённые директора заранее подготовились и в шоколаде. В результате – получил опять голый оклад с копеечными баллами.

Безынициативный. К постоянным изменениям правил добавились обязательные духовно-патриотические мероприятия. Само собой, молодёжь нужно воспитывать, чтобы за границу не уезжала. И всегда воспитывали, стишки-песенки, правильные слова на концертах. Марши на Дни Победы. Иначе вообще зачем государству нужна дорогостоящая система образования? Конечно, в первую очередь для того, чтобы ученик потом любил и служил государству. С давних времён никто в государстве не додумался, что любовь заслуживают, а не покупают. И даже не заслуживают – любовь – вообще дело добровольное. А принудительная любовь другим словом зовётся. Как бы то ни было, любовь к государству законодательно должна была выражаться в культурно-массовых мероприятиях. Поначалу эти мероприятия посвящались обезличенной Родине. Но чем дальше закреплялась власть, тем чаще все стихи и песни звучали в адрес конкретных персон, а именно Единой России и Верховного. На местах же особо идейные представители партии, вроде Лёхиного директора начали считать все стишки и песенки поголовно. Кто из учащихся поёт про Единую Россию – тому двадцать пять баллов. Кто Верховного воспевает, тому пятьдесят. А кто рифму новую к Верховному подобрал, тому все сто.

Лёха один раз попытался в самый голодный месяц проявиться и зарифмовал со своим учеником Верховного с баламутьем. Да повторил в каждом четверостишье. Директор сказал, что не может Верховный стоять рядом с баламутьем. Не царское это. А через неделю Лёха услышал эту рифму и стишок от совсем другого ребёнка на очередном патриотическом концерте. Директор восторгался и хлопал в четыре ладоши. «Мерзко, конечно, но хорошо, что не я», – подумал Лёха.