Альбина Нури - Другие хозяева

Глядя на стоящего на перроне Мишу, который махал ей рукой и рисовал в воздухе сердечки, Леля вспоминала, как позавчера ходила в гости к его родным.

Душевный семейный вечер. Гостеприимный дом, вкусная еда, неспешные разговоры, любящие взгляды, остроумные шутки. Раньше Леля не особенно любила такие степенные посиделки, но Мишин отец ей нравился, да и было во всем этом своеобразное, недавно открытое ею очарование.

Юрий Олегович спал и видел, чтобы Леля с Мишей поженились. Они много лет дружили с Лелиным дядей, так что будущий брак был похож на династический союз. Против подобного положения вещей Леля всегда рьяно протестовала, но – вот так гримаса судьбы! – влюбилась в одобренного дядей и матерью человека.

После ужина они в какой-то момент остались с Юрием Олеговичем наедине, и тот сказал:

– Не нарадуюсь на Мишку. Это ты на него так влияешь, дорогая моя.

– Вряд ли. – Леля вспомнила Мишу на больничной койке. – Мне кажется, болезнь его изменила.

– Возможно, что и так. На грани человек побывал. Даже за гранью. – Юрий Олегович покачал головой, отгоняя тяжелые мысли о днях, когда они все дежурили возле реанимации. – Как бы то ни было, Мишка совсем другой стал в последнее время. Навоевался, видно. Уверенный, спокойный. – Матвеев-старший доверительно понизил голос: – Он ведь у меня, по правде сказать, просто живой огонь. Вечно я ждал, чего он выкинет. Хороший парень, умный, но шебутной, норовистый.

Леля улыбнулась.

– Он тебе говорил, как в участковых оказался? – Леля согласно кивнула. – Ну, вот. Это же скандал был: так себя повести! Такую штуку с генералом отчебучить!

Юрий Олегович повертел в руках бокал с вином.

– Но, с другой стороны, может, оно и к лучшему. Подумал, взвесил, понял, что в жизни за все приходится платить. – И тут же безо всякого перехода спросил: – Он тебе говорил, что собирается работу поменять?

Леля не знала, можно ли говорить об этом отцу Миши, он ее не предупреждал на этот счет.

– Говорил, подумывает об этом.

Юрий Олегович удовлетворенно кивнул.

– Мы с ним вчера разговаривали, он у меня совета просил. Говорит, хочет уйти из участковых. Давно пора, между нами-то. Сказал, хочет в адвокатуру. Я, конечно, со своей стороны сделаю все…

Матвеев-старший углубился в рассуждения о том, что предстоит сделать, как Мише следует поступить, к кому он сам обратится, а Леля, потеряв нить и лишь согласно кивая, с удивлением думала, что Миша, судя по всему, изменился куда сильнее, чем ей казалось.

Посоветовался с отцом? Попросил задействовать его многочисленные связи? Решил стать адвокатом? Вроде бы говорил, что его привлекает сыскная работа.

Но, с другой стороны, карьера адвоката куда безопаснее, чем работа следователя. И к тому же перспективнее, наверное. Да и от помощи родного отца зачем отказываться? Миша поступил правильно, думая о будущем – и своем, и Лелином.

– Тебя что-то беспокоит? – внезапно спросил Юрий Олегович.

Она принялась уверять: ничего такого, ему показалось, с чего бы ей волноваться? Вскоре разговор прервался, потому что в комнату вошла Олеся, мачеха Миши, а вслед за нею и он сам.

Сейчас, когда Лелю и Мишу разделяло стекло вагона, когда он оставался, а она уезжала, девушка вдруг поняла, что солгала вчера Юрию Олеговичу.

Ее в самом деле кое-что беспокоило, и отец Миши почувствовал это. Почувствовал потому, что сам тоже тревожился! Им, любящим его, казалось, будто Миша что-то скрывает.

«А если у него проблемы со здоровьем?» – испуганно подумала Леля.

Возможно, он не хочет говорить об этом ей и отцу, чтобы они не волновались! Отсюда и желание сменить работу на более спокойную.

Поезд тронулся с места, и у Лели все внутри перевернулось. Отъезд показался глупостью, ошибкой, которую нужно исправить. Захотелось выпрыгнуть на перрон, остаться, ведь тут, в Быстрорецке, было ее сердце, был человек, без которого она не мыслила своей жизни.

Миша улыбался, а Леле захотелось плакать. Слезы набежали на глаза, и она сморгнула их, чтобы он не заметил, не расстроился.

«Пока! Люблю тебя!» – прочла по губам Леля, и вмиг ей вспомнился ночной кошмар: незнакомый дом, веранда, отрубленная Мишина голова, неподвижно сидящее в кресле обезглавленное тело. Застывшие лица друзей, кровавые брызги…

Что, если это было предчувствие? Предостережение?

Нелепая, жуткая мысль резанула ее: «Я не увижу его больше!»

Поезд ускорял ход, вагоны раскачивались, перестук колес становился все громче. Миша какое-то время бежал по перрону, махал Леле, улыбался.