Вероника Трифонова - Ограниченная территория

Помню запах горячих оладий, ворчание уходящего на работу отца и неизменные напутствия мамы: «Катюша, ешь быстрее, а то опоздаешь».

К слову, к первому уроку я за всю учебу в школе опоздала два или три раза. Серьёзно, таких ситуаций я особо не помню. На ум приходит лишь один из них, в третьем классе – тогда я забыла свою работу по труду (поделку «осенний лес» в крышке от картонной коробки). Спешно вернувшись за ней домой, я понеслась на первый урок с расстёгнутой курткой и развязанным шарфом.

Я не могу больше ничего игнорировать. До этого момента мне было легче не думать об этом. Но не теперь, когда всё стало совсем очевидным.

Сегодня мне снились опустевшие зерновые поля. Именно такими в Поздняково они становились в августе, после сбора урожая. Вместо спелых колосьев оставалось лишь жёлтое море соломы. Обычно это вызывало у меня чувство щемящей грусти. Я знала: скоро вслед за ними пожелтеют, загораясь багряными и оранжевыми кострами, и кромки окружающих поля лесов. Осень, воспетая классиками, возможно, по-своему хороша, но у меня, помимо сбора урожая, ассоциировалась лишь с холодом, умиранием природы и началом погружения мира во тьму. Так что из всех времён года я больше любила весну и лето.

Сон снова напомнил о папе. Пробудившись в пять утра от того, что мне стало трудно дышать, я так больше не заснула. От боли в душе меня выкручивало наизнанку. Я думала о том, как отец пережил эту осень. Представляла, как он собирал не слишком богатый из-за прохладного лета урожай, зная, что я больше за ним не приеду. Его пустой, отрешённый вид и слёзы, теряющиеся в отросшей за много недель бороде. То, как он убирает огород, стараясь с каждым взмахом лопаты отвлечься от мыслей, что делает это без нас.

Конечно, я верю, что папу не оставили одного. Этой осенью все приехали ему помогать. Саша, чьё лицо приобрело ещё более серьёзный и мрачный вид. Гриша, в чёрных волосах которого прибавилось седых волосков. Лена, постаревшая за это лето на целых пять лет, от которой ни на шаг не отходил её новый муж Игорь. Жены братьев, Оля и Ира, изо всех сил старающиеся угодить по хозяйству. Помогающая им Устинья. А также все мои племянники и её сын Савелий. Их жизнь, наверное, мало изменилась, но в гнетущей, подавленной обстановке взрослых, которые стремятся делать вид, что всё нормально, они чувствуют себя выбитыми из колеи.

Мне больше нельзя было услышать звонкую песню дождевых каплей, вдохнуть свежий воздух после недавно прошедшей грозы, а также почувствовать падение на свои плечи мягких снежинок. Я не застала розово-золотистых сентябрьских закатов, подсвечивающих сизые края облаков. Была лишена возможности идти сквозь нежно-голубую дымку октябрьских вечеров, слушая под ногами хруст опавших листьев и прохладный шёпот осени, а по утрам – вдыхая запах свежего кофе, смотреть в окна и наблюдать, как из-за далекого горизонта поднимается яркое огромное солнце. Из любого окна – все они в нашей квартире выходили на восточную сторону. Там, где сейчас я,одна пустота. Глухая могила, похоронившая заживо меня и многих других. Мы и так все потенциальные мертвецы – это всего лишь вопрос времени.

Сейчас я понимаю, что даже в нелюбимой мною осени были свои прекрасные моменты.

Интересно, как мои родственники поступили с квартирой? Уже продали её, стремясь поскорее забыть случившееся? Быть может, сдают? Или жилплощадь до сих пор просто пустует, как мёртвый памятник, как дом с привидениями? Затхлое, нежилое помещение, в котором царит идеальный неестественный порядок и нет никаких людей?

Если бы не это, я давно была бы мертва. Я смирилась с тем, что этого со мной никогда не произойдёт. Так бы и вышло. В других обстоятельствах так бы и вышло.

В обычных, а не трагических.

Он говорит, что я для него значу больше, чем остальные. Ему важно, чтоб я следила за внешним видом. По этой причине мне позволены привилегии: использование для данной цели колюще-режущих предметов не раз в месяц (как, с его слов, положено другим пленникам), а раз в неделю. Но, как и все, я начала получать их «после сорока дней адаптации и снижения общей аффективности» – то есть с первого сентября. Всё это длительная и тягостная процедура: перед тем, как положить максимально защищенные от острых углов пилку и ножницы обратно в лоток и поставить тот на платформу, я каждый раз показываю лично ему на камеру. Химик никогда не допустит, чтобы у меня было оружие против него.

За стеной справа снова слышны женские крики. Я помню точное время, когда впервые услышала их: позавчера утром, ровно в семь часов и одну минуту. Я знаю, почему это произошло именно тогда, шестьдесят секунд понадобилось бедняге, чтоб отойти от шока и понять, что она находится в сущем аду.