Зоя Анишкина - Верю-не-верю. Я тебя люблю

– С тех пор как в моей жизни появилась ты, приходится. Я и не подозревал, что у тебя есть такая черта. Всегда думал, что ты летаешь по воздуху, как царевна-Лебедь из сказки Пушкина.

Хмыкнула. Приятное сравнение, конечно, но от этого моему уже начинавшему гореть бедру не легче. И штаны разодрала сильно… А других у меня нет.

– Вот видишь, какая я неидеальная. Никогда не верь тому, что говорят.

Внезапно он резко поднял на меня глаза. Его руки все ещё блуждали по моим бёдрам, проверяя их, спускались к голеностопу, но на мгновение мужчина замер.

– Если никому и ничему не верить, можно пропустить правду. Знаешь, у нас в Гродном есть одна не очень популярная игра. Так вот там, если не выберешь правду, не поверишь, тебя ждёт очень тяжелое испытание.

Он был совсем близко. Снова. Только на этот раз его слова и движения отзывались гораздо глубже, чем раньше. Вот такая вот история, совершенно мною не ожидаемая.

– И что же за испытание?

Игорь приблизился. Так, как никогда прежде. Его глаза и губы были так близко, что сердце едва не выпрыгивало из груди. Я снова облизала свои и замерла.

Как кролик, которого застигли посреди травы, сжалась в ожидании чего-то большего. Сама себе не отдавая отчета чего.

– Испытание любовью.

Он произнёс это очень тихо, наклоняясь ко мне, застывшей, как камень, на который я опиралась. По венам разгонялось утреннее солнце, нагревавшее все вокруг.

А ещё это же южное солнце, что заявляло права на новый день, выглянуло из-за деревьев. Оно осветило Игоря, и от этого его образ стал ещё более тёплым.

Но рядом снова что-то шевельнулось, и я дернулась, разрушая волшебный момент. Вместе мы обернулись в сторону, где по своим делам бежала большая ярко-зелёная ящерица.

Она словно насмехалась над двумя людьми, что оказались в безвыходной ситуации. Одну похитили, и она всем сердцем стремилась на волю, а второй желал прямо противоположного.

Я отстранилась от Игоря и с его помощью поднялась. Попробовала ступить на правую ногу и, к моему облегчению, резкой боли не почувствовала. А это значит, что сейчас меня не ждёт ещё и испытание под названием «объятия похитителя».

– Пойдём к дому? Бежать больше не смогу, но наверняка я способна преодолеть это расстояние вполне обычным шагом.

Игорь смотрел на меня так пристально, словно пропустил слова мимо ушей и хотел сейчас совсем не обычного шага до дома. Секунда, другая – и мои щёки медленно стали окрашиваться в красный цвет.

Тогда-то Сафронов наконец-то отмер и пожал плечами:

– Пойдём.

Больше мы не проронили ни слова. У нас вообще не было принято разговаривать. Словно мы вечно друг на друга дулись, хотя по большому счёту все было именно так.

Игорь взял не очень быстрый темп, а ещё… Вопреки моим желаниям, он поддерживал меня под ручку, помогая идти. Сперва я, как гордая и независимая, сопротивлялась, но потом поняла, что нога ноет.

И вот теперь мы шагали на пару. Его близость снова волновала, но теперь ещё сюда влилось чувство противоречия. Мы что, едва не поцеловались с ним?

С чего это вдруг? Когда моя голова поплыла настолько, что я стала к нему тянуться? Нет, все же Стокгольмский синдром меня накрыл. Говорят, он беспощаден.

Я умная, самодостаточная молодая женщина и должна сопротивляться обстоятельствам, находить силы противодействовать им. Да я…

– Ева, перестань разъедать себя. Мне иногда кажется, что я каждую мысль в твоей голове читаю по лицу.

– И что же я думала, великий эмпат?

Хотела было вырвать руку, но он не дал. Наоборот, остановил меня и повернул к себе лицом. Он ухмылялся и, наоборот, прижал к себе ещё сильнее. Снова!

– Пусти!

Попыталась сопротивляться. Такой Игорь меня настораживал. Пугал своим напором и горящими жаждой глазами. Словно я была единственным источником воды в пустыне.

– Ты думаешь о том, что не должна хотеть меня целовать. Что должна сопротивляться, противопоставлять себя, но по факту снова забываешь о самом главном.

Хотелось провалиться сквозь землю, выкрикнуть ему в лицо, что все это не так, что он неправ! Ничего подобного, я… врать не умела, и на моем лице привычно проступал румянец стыда.

– Ты, Ева, снова забываешь о собственных желаниях. Ты такая хорошая для папы, для любого другого. А чего хочешь ты? По-настоящему? Для себя, а не всеобщего блага?

Запнулась. Потому что его вопрос сбил с толку. О чем вообще он говорит, к чему этот разговор в принципе?