Пьер Буало - Остров

Он прошел через сад, огляделся. Участок небольшой. И то и другое стоит не больше миллиона, от силы — двух миллионов старых франков. Глупо все-таки отказываться. В глубине сада была маленькая полугнилая калитка, так что когда он с трудом открыл ее, то закрыть уже не смог. Она выходила на тропинку, а тропинка — на отвесную скалу. Еще одно воспоминание, выплывшее на свет. Он пошел по тропинке. Точно: море внизу, буквально под ногами, в десятке метров. Было время прилива, и тяжелые массы прибоя вздымались и с силой обрушивались на берег. Такое местечко может стать соблазном для парижанина, если остров будет туристским центром, во что, кажется, верил Пирио. В таком случае не исключено, можно заполучить и больше… три миллиона. «За три миллиона я продам», — подумал Менги. Смущало само слово «миллион». Он попытался перевести эту сумму в марки, чтобы сообразить, какова реальная цена. С франками ему не очень-то приходилось иметь дело. А когда он подсчитал, то увидел, что на вырученную сумму он смог бы купить мерседес, телевизор, несколько костюмов… Он вернулся в дом; воспаленное воображение не давало покоя. Мария подметала гостиную.

— Разве малышка не с тобой?

— Нет. Она немного нездорова. Слишком быстро растет, — сказала она.

— Странно… но ведь еще вчера она была здесь… Я ведь видел ее вчера утром.

— Да. Но я уложила ее до завтрака. Священник говорит — ничего серьезного.

— А когда ты вернулась… ее не было с тобой?

— Нет. Она была уже в постели. Почему ты спрашиваешь?

— О, пустяки… Ты не трогала кораблик, когда вытирала пыль?

— Кораблик?.. Ты думаешь, мне делать нечего?

Тогда, тогда… оставалось только биться головой о стену.

— Я приготовлю завтрак? — спросила Мария.

— Не стоит.

— Мне не трудно.

— Кроме тебя, сюда никто не заходил?.. Ты уверена?

— Никто. Зачем сюда заходить?.. Ты и впрямь странный!

— Я странный?.. Кто тебе сказал?

— Твой дядя… священник… люди. Говорят, ты вчера вечером музицировал?

— А что, я не имею права музицировать, если захочу?

— О, конечно… но…

— Что но?

— Не сердись, Жоэль. Говорят, что ты играешь, будто на танцульках на Киброне. Твои соседи Роскоэ даже вышли на улицу послушать.

— Так за мной теперь шпионят?

— Нет… Только удивляются. И потом, мне кажется, тут предпочли бы, чтобы ты не делал этого впредь. Здесь ведь работают, понимаешь. Ну а вечером рано спать ложатся.

— И тебе поручили все это сообщить мне! — вскричал Менги. — Так вот, можешь передать им, что я у себя дома и буду играть, когда мне заблагорассудится, и не обязан спрашивать разрешение у кого бы то ни было!

Он схватил плащ и вышел. Покой! Покой! Куда бежать, где укрыться, чтобы найти покой? Мало ему своих проблем? Он прошел через весь поселок до самого порта. Пароход, на котором он приехал, стоял у причала. Грузили пустые ящики; он взбежал по мосткам. Мотор работал на малых оборотах. В каюте находились три женщины, и Менги инстинктивно почувствовал, что разговор шел о нем. Он прислонился к вибрирующей перегородке машинного отделения. Что ему делать на Киброне? Прежде всего раствориться в толпе, в толчее. Затем поговорить с тем самым старым доктором, попросить у него консультацию, получить какой-нибудь чудодейственный транквилизатор, который помог бы ему избавиться от навязчивых состояний.

С того места, где он стоял, он видел статую, которая указывала ему на материк. Значит, он никогда не будет пай-мальчиком? Хотя, в сущности, дед не ошибался. Он так и остался мальчишкой. «Если тебя не опекать, что только с тобою будет?» — говорила Хильда, которая знала его как облупленного. Настоящий мужчина нашел бы серьезное ремесло, зарабатывал бы деньги, открыл бы дело, стал бы хозяином своей судьбы. Но он насмотрелся на своем веку на этих преуспевающих господ, когда они заявлялись на ночь к девкам… Просвистел свисток, и берег тихонько поплыл назад; остров был так мал, что очень скоро скрылся вдали. К нему подошел матрос, отдавший швартовы; через плечо висела сумка, в руках он держал отрывную книжку с билетами.

— В котором часу вы возвращаетесь? — спросил Менги, доставая мелочь.

— В шесть вечера, если погода не испортится. Но есть опасения. Сегодня полнолуние и наибольшая величина прилива. В общем, видно будет.

— Вы знаете доктора Оффре?

— Знаю ли я его? Еще бы не знать! Кто ж его не знает?

— Где он живет?

— У вокзала. Но я слышал, что он хворает. Семьдесят пять лет: начинается!

Семьдесят пять лет! Он, конечно, когда-то лечил все семейство Менги. И кто-кто, а он лучше других разобрался бы в недугах их последнего отпрыска. Ему надо все выложить как другу, перед которым не грех и унизиться. Менги смотрел, как позади оставались рыбацкие баркасы. Иногда человек поднимал руку или же раздавался короткий свисток пароходной сирены — в знак дружеского приветствия. Если бы можно было кому-то довериться, рассказать обо всем, он, конечно, не наделал бы столько глупостей. Но жил он в окружении недругов, людей, вечно готовых надсмеяться. Для них он был козлом отпущения — и все из-за его внезапных вспышек плохого настроения, приступов неврастении, вспыльчивости после выпивки. Никогда нельзя побыть одному. Старый доктор не улыбался. Он не был чересчур ученым, но Менги и не требовался светило. Ему и нужно-то было всего лишь человеческое участие. Если бы священник не был человеком другого круга, он с самого начала поговорил бы с ним. К сожалению, ректор выражал некоторым образом общественное мнение острова. Действительно, это был остров суровый, враждебный к чужестранцу, зачерствевший в своей нелюдимости. Никакой возможности довериться кому-то, разве что капитулировать, просить прощения… прощения за то, что ты не такой, как другие. Да лучше смерть!..