Карина Демина - Танго на цыпочках

Не хочется говорить об этом, мои тогдашние переживания останутся со мной. Теперь я совсем-совсем другая.

Мне тесно в квартире. Несмотря на сделанный прошлым летом ремонт, здесь все напоминает о Ларе. А по-другому и быть не могло: я все делала так, чтобы ей понравилось. Синие обои – Ларин любимый цвет, желто-зеленая абстракция на стене – моя сестра признавала лишь такую живопись, говоря, что изобразить елочку проще, чем формой и цветом передать чувства. Ей лучше знать, она сама была художницей. Была. И теперь могла бы быть, если бы не он. Шесть лет назад он отобрал у меня и Лару, и мою первую любовь – невозможно любить убийцу собственной сестры.

Это случилось здесь, в нашей – вернее, в моей – квартире. Помню все в мельчайших деталях. Я сидела на кухне, пила чай и плакала, жалея саму себя. Салаватов снова пришел к Ларе, а мне досталось куцее "привет", лучше бы он вообще меня не замечал. А Лара не в настроении, значит, поругаются. У Тимура характер взрывоопасный, да и сестра заводится с полуоборота. И точно, не прошло и десяти минут, как за стеной раздались крики, слушая их, я плавлюсь от удовольствия. Возможно, когда-нибудь ему надоесть ругаться с Ларой, и тогда он заметит меня. Я ведь лучше, я люблю его, и буду любить всю жизнь, и ругаться не стану, ведь Лара говорит, что я бесконфликтная. Словно прочитав мои мысли, Тимур орет:

– Мне это надоело! Я ухожу, навсегда, слышишь ты?

– Катись! – Отвечает Лара. Она гордая, она никогда не станет извиняться, даже если виновата.

Громко хлопает дверь, и в квартире воцаряется тишина. Я по-прежнему пью чай, надеясь, что сестра не заглянет на кухню: Ларе, когда она на взводе, лучше на глаза не попадаться. А Тимур вернется, он всегда возвращается и, обрадованная новой победой, моя сестра идет на уступки. Тихий скрип – открывается входная дверь. Значит, я не ошиблась, Тимур возвращается. Чтобы не слышать разговора – противно – засовываю в уши наушниками и врубаю плеер на полную мощность. Думаю о своем: куда поступать. Сестра настаивает на инязе, меня же тянет к медицине. Сколько я так сидела – не знаю, кассета закончилась, а учебник по инглишу не вызывал ничего, кроме отвращения. Задумавшись, я не сразу сообразила: за стеной тишина. Ушли? Когда? Куда? Лара всегда предупреждает, если уходит. Еще минут пять таращусь на остывший чай, потом иду в комнату. Открываю дверь и…

Ненавижу его! На суде он кричал, что не убивал, что произошла ошибка, что он любил Лару и ни в жизни пальцем бы не тронул. А потом вдруг признался, вот так просто взял и сознался, рассказав, что в тот день они поругались, и Лара обозвала его обидными словами. Это случалось часто, но в этот раз злость потребовала выхода, поэтому Тимур вернулся в квартиру. Он говорил, будто попросил ее извиниться, но Лара отказалась и снова повторила сказанное, тогда-то он и ударил ее ножом.

Ему дали шесть лет, а я бы расстреляла. Нет, в самом деле, шесть лет назад, я бы просто взяла и расстреляла его, но тогда добраться до Тимура не представлялось возможным. Зато сейчас… О, за шесть лет я придумала кое-что получше расстрела. Он умрет, но не сразу.

Я долго готовилась. Я многому научилась. Всему, кроме танго.

А вы когда-нибудь танцевали танго?

Возвращаться было страшно. Тимур ждал этого дня целых шесть лет, а теперь растерялся. Что его ждет там, снаружи? Мир, несомненно изменился, но в какую сторону? Что стало с его фирмой, квартирой, с друзьями и подругами, вообще, помнит ли кто-нибудь о таком человеке, как Салаватов Тимур Евгеньевич. Вряд ли, за шесть лет – ни одного письма, не говоря уже о свидании либо передаче, шесть лет полной тишины, словно и не было мира там, по другую сторону стен. Но он был и теперь придется вживаться в него, привыкать, приспосабливаться, вспоминать себя прошлого и убивать себя нынешнего. Тимур, выцарапав из растрепанной пачки сигарету, закурил. Дурная привычка, привязавшаяся к нему в первый год отсидки, тогда происходящее казалось ему некой затянувшейся игрой. Он все ждал, что, еще день, еще два, и ТАМ разберуться, поймут, что он не виноват и отпустят. Но там не понимали. Не хотели понимать. Там вообще никому не было дела до Салаватова Тимура Евгеньевича, предпринимателя.

Нет больше предпринимателя, зато есть бывший заключенный Салаватов, Тимка-Бес. Поезд блистал облупленными синими боками. Опухший после долгого сна проводник долго и придирчиво рассматривал билет, точно не мог решить, стоит ли пускать неприглядного пассажира в вагон, или лучше послать его подальше. Но, наконец, пробурчав нечто невнятно-недружелюбное, вернул билет и махнул рукой. Значит, можно садиться.