Диана Гайнулина - Томка вне зоны доступа

Я полез в холодильник, достал вторую банку. С сомнением посмотрел на опустевшую картонную упаковку. Закончить сейчас или заглянуть в свой бар за тяжелой артиллерией?

– Будешь дальше пить? – спросила Томка.

– А как тут не пить, дочь. Не понос, так золотуха.

Она поднялась, крепко обняла меня за шею. Ростом мы с ней почти сравнялись.

– Осталась записка или что-нибудь в этом роде?

Тамара чуть не взорвалась:

– Не знаю, пап! Ничего не знаю… и не хочу знать. Пойду лучше лягу. Ужинать не буду, неохота.

– Хорошо, милая, конечно…

Она ушла к себе, оставив меня в глубочайшем недоумении. Такой я не видел ее давно. Да что там «давно» – никогда. Как говорил один из мультяшных сыщиков Колобков, либо что-то случилось, либо одно из двух. Впрочем, гибель одноклассницы – не достаточный ли повод?

Я перешел в кабинет, уселся перед рабочим столом, включил ноутбук. «Как же непросто быть отцом, – подумалось мне. – Сложнее лишь оставаться папой».

Если вы помните, я по первому образованию филолог. Странная блажь, согласен, но так оно и есть. Несмотря на многолетнюю работу в криминалистике, тяга к Слову меня так и не отпустила. В свободное время я пишу прозу – заметки, миниатюры, рассказы. Кое-что публикую в интернете. Очень много писал в свое время о нашей с Томкой жизни. Ей тогда было шесть лет. Цикл публикаций был очень популярен, некоторые миниатюры перепечатывали в местной периодике. Я даже издал пару электронных книг, а подписчики в Сети до сих пор заглядывают на нашу страницу, интересуются: что новенького?

Но есть одна рукопись, которую я не публиковал и вряд ли опубликую. Мне бы ее закончить для начала. Каждый раз, садясь вечером перед компьютером с открытой страницей многострадального текста, я надолго зависаю. Слова не идут дальше. Нет вердикта, итога. Теорема, не имеющая решения. А сегодня еще и трагическое происшествие в Томкиной школе

Вообще, для кого я это пишу? Для себя?

Похоже на то.

Об отце я могу рассказать не очень много. Некоторые воспоминания размыты и неразборчивы, как силуэт человека за матовой перегородкой душа. Помню, как отец отвозил меня, укутанного в пальто и махровый шарф, в детский сад в пустом и холодном «Икарусе». Помню его посиделки с друзьями, когда мать допоздна задерживалась в школе, взяв на себя дополнительную нагрузку. Странные и немного страшные мужики с красными лицами устраивали посиделки перед телевизором – бутылки, закуска, финты Харламова, громкие разговоры и просьбы охмелевшего папаши принести с кухни еще одну тарелку. Мне тогда было года четыре. Возможно, именно по этой причине я до сих пор в целом равнодушен к хоккею, хотя мои ребята из офиса исправно берут отгулы или уходят с работы пораньше, чтобы не пропустить игру сборной на чемпионате мира или Олимпиаде.

Память – штука удивительная, порой проделывает над человеком очень странные фокусы. Хоккей стал ассоциироваться у меня со звоном стаканов, запахом плохой копченой колбасы и едкими комментариями с использованием лексикона грузчиков. Едва ли папаша мой задумывался, какой визуальный багаж оставляет собственному отпрыску. Ему бы книжки мне читать перед сном, водить в зоопарк, в цирк, в кукольный театр, а вместо этого – Харламов и рожи собутыльников.

Впрочем, бывали и хорошие моменты, отчасти восстановленные в памяти рассказами матери. Например, с ее слов я узнал, что отец в минуты просветления довольно неплохо работал руками – чинил сантехнику, мастерил что-то в гараже, помогал соседям. Однажды зимой пристроил во дворе скворечник, и не было предела радости дворовых ребятишек, наблюдавших за стайками снегирей и синиц.

Он работал в каком-то мутном строительно-монтажном управлении – то ли командовал небольшой бригадой, то ли руководил работой грейдера. Сколько же мне было лет, когда он брал меня с собой? Шесть-семь? Не больше. Я вертел головой в разные стороны, но так и не понимал, чем занимается это странное предприятие. Мне казалось, что отец приходит на работу исключительно затем, чтобы посидеть с мужиками в курилке, забить козла на обшарпанном колченогом столе, вдоволь поматериться и пообедать в заводской столовой (вот еще одно воспоминание: в этой маленькой забегаловке, где под потолком неизменно жужжали эскадрильи жирных мух, готовили замечательный борщ, котлеты и компот с большими ягодами).

Наверно, отец был добрым человеком. Я не припомню ни скандалов в доме, ни пьяной ругани, ни уж тем более драк, какими могли похвастаться многие мои приятели во дворе. Уверен, что заслуга в этом полностью принадлежала моей матери: она у меня женщина интеллигентная, учительница, никогда не тратила слов попусту, не укоряла, не предавала анафеме и уж тем более не предпринимала попыток выставить на лестничную площадку чемодан, набитый отцовскими трусами и бритвами. Она была живым воплощением русского женского терпения, способного вытянуть на себе все, начиная с мужниной бесхребетности и пьянства и заканчивая глобальным экономическим кризисом. Одного лишь понять не могу: каким образом соединились в этом мире два столь не похожих друг на друга человека?