Эрик Сунд - Стеклянные тела

Но, оглядевшись, он понял, что девочка тут не одна.

В кромешной темноте шла обыденная жизнь. День без надежды. Будни, в которых боль – единственный опорный пункт в переживании «здесь и сейчас» и в которых боль создает иллюзию жизни. Хуртиг не нашел в себе сил отнять у них эту иллюзию.

Вдоль скальных стен сидели ряды молодых людей, которые, тихо плача, резали себя.

Все вместе.

Каждый поодиночке.

Дежурным ветеринаром оказался крупный мужчина из ветлечебницы в Багармоссене. Он задал несколько коротких вопросов о том, что случилось с Бегемотом, и надул небольшие пластиковые носилки. В его ручищах они казались игрушечными.

Доктор сделал Бегемоту укол и осторожно уложил кошачье тельце на носилки.

– Риск умереть от заражения крови возрастает на восемь процентов в час в течение первых суток, – пояснил он. – Но я дал ему антибиотик.

Бегемот возвел на Айман единственный глаз, и она почувствовала, что сейчас заплачет.

Ветеринар сказал, что коты нередко выцарапывают друг другу глаза в драке.

– Там уже образовалась небольшая корка. Я очищу, промою рану от гноя, а потом все зарастет. Бегемот потерял правый глаз, а в остальном он совершенно здоров. Все с ним будет в порядке. Ему только нужен покой. – Доктор ободряюще улыбнулся и тихо погладил Бегемота по спинке. – Бедняга явно недавно был у ветеринара.

– Нет, не был… Почему вы так решили?

Доктор раздвинул Бегемоту шерсть под уцелевшим глазом и обнажил красную точку на бледной коже.

– Похоже на след от иглы, – сказал он.

Когда ветеринар уехал, Айман сообразила, что совершенно забыла о завтрашних похоронах.

Иногда ее мир бывал ограниченным. Не таким уж большим.

Через день они завтракали вместе.

Айман насыпала Моту сухого корма, и кот принялся за еду с прежним удовольствием и охотой, но она все же подумала, что это уже не прежний кот.

Когда она взяла Бегемота на колени, он тут же спрыгнул. Нехорошо оставлять его одного, даже на неполные сутки.

Айман закончила собирать вещи, а в самом конце уложила в сумку белый хиджаб.

Перед тем как уехать, надо поблагодарить Симона за помощь с Бегемотом, вчера она узнала молодого человека ближе. Айман оделась, заперла дверь и позвонила соседу.

Никто не открыл; она достала из сумочки листок бумаги, ручку и написала: «Спасибо, что помогли мне найти Бегемота. Ваша соседка Айман».

Сложила листок, сунула его в щель для писем и пошла вниз по лестнице.

Первый приступ дурноты накатил, когда она стояла на улице в ожидании такси.

Айман вспомнила ранки на лице и руках Симона.

Они припарковались возле какого-то торгового центра. Эйстейн храпел на переднем сиденье, а Симон скорчился на заднем. Впереди мигала неоновая реклама, и он не мог оторвать от нее взгляд. Уснуть не удастся.

Мысли были ясными и в то же время неупорядоченными. Они накатывали все одновременно – и эти разрозненные воспоминания были про его жизнь. Подъеденный червями плод.

Отец, мать, сестра и он сам. Старшая сестра всегда на периферии. Вне.

Они были словно секта из четырех человек, но на него смотрели как на отщепенца. Отец был Богом, мать – Святой Девой.

Окна в той вилле были всегда занавешены темными гардинами, и впоследствии Симон понял, что христианство его родителей было устроено по образцу плимутских братьев. Консервативный взгляд на семью, сектантская замкнутость и отказ от мира. Безоговорочная власть мужчины и столь же безоговорочное подчинение женщины и детей. Они были как рабочие в «Метрополисе» Фрица Ланга, как живые мертвецы.

Единственным местом, куда они выезжали, был их домик в Витваттнете. Уединенный и не настолько темный. Бог жил близко – в природе, в деревьях, в каждом камне, в светлых летних ночах. Там, на севере, дышалось свободнее.

Эйстейн храпел, и с переднего сиденья пованивало. Его тело было настоящей фабрикой зловония. Время от времени он рыгал между всхрапываниями.

Совершенно непонятно, как родители Симона позволили ему водиться с Эйстейном. Единственным объяснением служило то, что семья Эйстейна являлась частью христианского сообщества. Мать его была родом со Стурфосны, изолированного острова у входа в Тронхеймс-фьорд. Казалось, люди там, на этих островах, как кое-где в Бохуслене и по всему Норрландскому побережью, толкуют христианство весьма вольно.

Именно Эйстейн познакомил его с гашишем, потом – с амфетаминами, таблетками и прочим. Барбитураты, средства для похудания, даже средства от глистов. Наконец явился героин – и Симон понял, что обрел пристанище. Все остальное бессмысленно. Симону было шестнадцать; он порвал с родителями, и его вышвырнули, как отброс, которым он оставался и теперь.