Эрик Сунд - Стеклянные тела

Голод.

Хуртиг знал: надо успокоиться.

Но не получалось.

В течение одной секунды он успел подумать о девушке из бара, у которой на футболке был тот же рисунок, что и у этого закайфовавшего подонка. Изображение самоубийцы, называющего себя Голодом; картины мелькали в голове Хуртига в такт с ударами сердца.

Мальчик, который повесился в сарае.

Девушка, которая выпила смертоносный коктейль и выбросилась с балкона.

Обрывок дневника со словами «Идите к чёрту».

И еще другая девушка, устроившая так, что шею ей перерезал стальной трос, который она прикрепила к буксировочному крюку автомобиля.

Хуртиг услышал, как сестра говорит ему «люблю тебя», а потом увидел, как она висит в петле в студенческом общежитии в Умео.

В самом конце он увидел самого себя: как он поднимает эту чертову наркоту за воротник и с силой бьет в лицо. И еще бьет. И еще.

Когда он успокоился, то обнаружил, что прикусил себе изнутри щеку.

Молодой человек непонимающе таращился на него.

«Что за хрень тут вообще происходит?» – подумал Хуртиг.

Очень скоро он сообразил, что потерпел неудачу. Совершил жирную, мать ее, должностную ошибку. Нанес побои. Не предъявил удостоверения. Хуртиг сплюнул кровь. Рана во рту саднила.

– Лежать, – сказал он. – Я из полиции, и я видел, что ты дал той девчонке. Не двигайся, руки за голову.

Молодой человек не шевелился и не двинулся с места, пока Хуртиг обыскивал его. Кроме шприца, в кармане джинсов у парня оказался пакет с белым порошком.

Хуртиг помог ему сесть и закрыл дверь в кабинку.

Кто-то вошел в туалет и остановился возле писсуаров, нимало, кажется, не смущаясь тем, что они засорились. Парень не произнес ни слова. Через полминуты в желобе писсуара зажурчало, и дверь снова закрыли.

Хуртиг указательным пальцем постучал по груди парня, по футболке.

– Я готов забыть о том, что ты продаешь героин несовершеннолетним, что ты только что ширнулся и все-таки у тебя осталось еще столько же. – Хуртиг показал ему пакетик. – Я ищу человека, который называет себя Голодом. Где я могу его застать?

Лицо у парня было болезненное, покрытое мелкими ранками. Безволосое, как у ребенка, и в то же время старообразное.

– Не знаю, – получил Хуртиг в ответ. Голос тонкий, слабый.

– Как тебя зовут?

– Хочешь узнать – забери меня в участок. Там я расскажу, что ты только что сделал. Учитывая, как мало ты у меня нашел, меня тут же отпустят.

– Ты распространяешь наркотики.

– Кто сказал?

– Я сказал.

– И кто это видел?

Хуртиг вдохнул поглубже и схватил парня за черные волосы. Дернул. Парня перекосило.

– Рассказывай все, что знаешь о Голоде. И ради своей собственной пользы – рассказывай что-то, чего я еще не знаю.

Хуртиг дернул парня за волосы посильнее. Адреналин бурлил в венах. Где-то внутри себя он слышал голос сестры. Голос просил его прекратить.

Проклятье, подумал он. Срань господня.

– Хочешь умереть, да? Как все остальные идиоты там, в зале? – заорал он. – Хочешь умереть? – Хуртиг дал ему несильную пощечину. Потом еще одну, ладонью. – Хочешь умереть? Могу забить тебя до смерти, если желаешь.

– Есть абонентский ящик, на него пишут…

Хуртиг немного ослабил хватку.

– Абонентский ящик?

– Да, где-то в Хорнстулле.

Парень назвал ему адрес; Хуртиг запомнил его, решив сегодня же вечером попросить Олунда организовать слежку за абонентским ящиком.

А может, он врет, подумал Хуртиг, глянув парню в глаза. Они блуждали, бегали, парень облизывал губы. Дыхание отдавало мочой.

Хуртига затошнило. Не только от вони, окружавшей его с той минуты, как он пришел сюда, но и от себя самого. Ему было стыдно, хотелось одного: убраться поскорее.

Он поднялся и вышел. Начала играть другая группа, но ему было наплевать. Он просто пробирался к выходу. Прошел мимо бара. Банки-факелы погасли, и в тоннеле стало темнее.

В углу сидела и плакала какая-то девочка. На лице ее была серо-черная каша размазавшейся косметики. Она резала себе грудь, а по щекам текли слезы. По ее движениям непохоже было, что она так уж пьяна или что наносит себе раны от злости или в гневе.

Хуртиг, все еще со шприцем и пакетиком в руке, остановился и посмотрел на нее.

Ее плач был тихим горем, девочка действовала целенаправленно, с почти хирургической точностью. Бритву она зажала между большим и указательным пальцами. Разрезы на худой бледной груди были глубокими, и Хуртиг заколебался – не подойти ли, не остановить ли ее? Или лучше вызвать врача?